Приключения Вернера Хольта
Шрифт:
Дверь распахнулась перед дежурным унтер-офицером.
— Проверка линии, а ну шевелись!
Хольт вместе с Вольцовом и Феттером направились к «Берте». Тягач, надсаживаясь, вытаскивал «Антона» из окопа. Отряд военнопленных засыпал воронки, восстанавливал разоренные окопы, чинил решетчатые настилы, разбирал сгоревшие бараки. Вольцов взялся за чистку боеприпасов.
— Нехорошо у нас получилось с заклинившейся гильзой, — сказал Феттер.
Хольт, оторвавшись от работы, удивленно на него посмотрел. Феттер был уже не прежним плаксивым увальнем, который
Кутшера и в самом деле приказал раздать всем шнапс и «говядину в собственном соку». Вольцов раскупорил бутылку н протянул ее Цише.
— Сегодня, — сказал он, — ты пьешь первым. Если бы не твоя дурацкая манера вечно нести кисло-сладкую чепуху, мы бы с тобой были задушевными друзьями.
Цише улыбнулся и пригубил. Но Вольцов высоко поднял его руку вместе с бутылкой.
— Пей, не жалей, дружище! — Цише поперхнулся, водка залила ему лицо и потекла за воротник. — Нечего сказать, хорош германец! — смеялся Вольцов. — Даже пить не умеет! — Он передал бутылку другим. Хольт почувствовал, как алкоголь обжег ему гортань. Дрожь пробежала у него по спине. Но потом по всему телу разлилось благодатное тепло, и на душе сделалось спокойно и радостно. А все-таки жизнь хороша, думал он. Это хоть и опасная, но стоящая игра! Позвоню-ка я Герти!
В подвале командирского пункта, где временно помещалась канцелярия, сидел Готтескнехт и читал «Фелькишер беобах-тер». Хольт набрал телефон фрау Цише.
— Это ты, Вернер? Слава тебе господи! В городе говорят бог знает что! Это верно?
Хольт в присутствии Готтескнехта избегал личных обращений.
— Приходи! — сказала фрау Цише.
— Сегодня это невозможно.
— А как Цише — в порядке? — вспомнила она.
— Ему повезло, — сказал Хольт и спохватился, что теперь Готтескнехт догадается, с кем он говорит. — Отделался нервным шоком.
Он подумал, что связь оборвалась, но вдруг снова услышал ее голос:
— Жаль, что ты не можешь прийти. Жду тебя в самом ближайшем времени!
— Ясно. Постараюсь!
— И береги себя, слышишь?
Тревожится… — подумал Хольт, вешая трубку. Как охотно он помчался бы к ней. Все воскресенье у него испорчено. Ко многим курсантам из соседних городов приехали знакомые девушки. Почему у меня нет подруги, с которой можно было бы показаться на люди!
Феттер и Рутшер чуть ли не силком усадили Хольта за скат.
— Восемнадцать, — объявил для начала Феттер.
— Ничего я не умничаю, — жаловался Вольцов. — Нам действительно нужна двадцатимиллиметровка!..
— Двадцать четыре? — колебался Хольт. — Нет, я пас. Ты думаешь, что-нибудь от этого изменится?
— Четыре, семь, тридцать, три, шесть… — надбавлял Феттер.
— Еще бы! — сказал Вольцов. — Была бы у нас четырех-стволка — мы бы разнесли их в клочья!
— Они бы и четырехстволку превратили в металлолом!
— Сорок! — объявил Феттер.
— Но уж по меньшей мере двух «мустангов» бы не досчитались! — проворчал Вольцов.
— Гранд! —
Они начали игру. Вольцов, не отрываясь от Клаузевица, заметил:
— У них на БКП два пулемета, и хоть бы один выстрелил!
— Какое это имеет значение? — отозвался Гомулка со своей койки.
— Восемьдесят четыре, восемьдесят семь, девяносто один — половина очков! — объявил Феттер.
— Сегодня выбыло пятнадцать человек. Как бы не полетели наши отпуска!
— На нынешнем этапе войны отпуска — непозволительная роскошь, — откликнулся Цише, распростертый на своем ложе.
— Видали вы такое? Стоило Цише немного очухаться, как он опять несет чепуху, — сказал Феттер.
— Я подобных оскорблений больше терпеть не намерен! — взвизгнул Цише, весь трясясь.
— То есть как это не намерен? — осведомился Феттер. — Ты отлично знаешь: нам ничего не стоит всыпать тебе по мягкому месту!
Но тут вмешался Вольцов:
— Оставь его, Христиан! Цише теперь для нас свой брат — старый вояка!
Хольт и Гомулка переглянулись.
К вечеру пришлось все же отправить Цише на медпункт. Его по-прежнему трясло.
— Как бы он не остался таким! — выразил опасение Рутшер.
На что санитар со знанием дела ответил:
— Ничего! Вольем ему протонзил — встанет как встрепанный!
Вольцов провел весь день в столовой. Вечером он рассказал:
— Там сидят эсэсовцы, конвоиры русских военнопленных. Такую похабщину несут, что уши вянут!
Ночью небо сотрясалось от гудения моторов. Далеко на востоке падали сигнальные ракеты. «Это Дортмунд!» — сказал Хольт. Он был командиром орудия на «Берте». Кругом стреляли зенитки. Вскоре к ним присоединилась и сто седьмая.
Наутро учителя встретили в классе одни голые стены. Хольт, Гомулка и Вольцов помогали доставить на позицию орудие из ремонтной мастерской. «Антону» приварили новый накатник. Военнопленные исправили окоп, Вольцов приказал расчету заняться чисткой боеприпасов. «Я не хочу, чтобы у меня опять заклинилась гильза», — заявил он. Они разделись до пояса и усердно взялись за работу.
— Здесь, у орудия, жизнь еще терпима, — заметил Хольт.
После обеда была объявлена тревога. В сообщениях о воздушной обстановке назывались Людвигсхафен, Маннгейм и Швейнфурт. Другие группы самолетов летели через Альпы, направляясь в южные и юго-восточные районы Германии. После отбоя Хольт, измученный, прилег, но тут Гомулка, просунув голову в дверь, вызвал его наружу. Он был очень взволнован:
— Гляди, что делается!
У дерева группа военнопленных засыпала воронку. Конвоир-эсэсовец прикладом карабина повалил одного пленного на землю и с ожесточением топтал его ногами.
Хольт бросился назад в барак, где Вольцов, Феттер и Рутшер играли в карты.
— Гильберт! — крикнул он. — Там, на улице эсэсовец избивает пленного!
— Ну и что же? — с недоумением протянул Вольцов. — Какое мне дело до русских!
Да! Какое нам дело до русских!
— Но, Гильберт, этого же нельзя допускать!