Приключения во дворе
Шрифт:
— Вот так мы и живём с моим братом Мишей, пока доктора в больнице возвращают нашей маме здоровье.
Она протянула руку, чтобы выключить микрофон, как ей показывал Паша Севчук, но в это время Миша кинулся к ней, весь сотрясаясь от рыданий.
— Что с тобой? — спросила Анюта, так и не повернув обратно ручку.
И все репродукторы радиоузла пионерского лагеря громко повторили её вопрос.
— Анюта, — рыдая, сказал Миша, — я украл папин портсигар и продал его, а он, оказывается, очень дорогой, и меня поймали.
И все репродукторы радиоузла пионерского лагеря громко повторили
Глава восемнадцатая. Разговор по секрету
— Какой портсигар? — с ужасом спросила Анюта.
— Который в ящике у папы лежал, — рыдая, сказал Миша. — Помнишь, когда папа бросил курить, он мне отдал и я отнёс?
— Ой, — сказала Анюта, — так это же подарок от министерства. Он же из чистого золота!
Услыша, что портсигар — подарок министерства и что он из чистого золота, Миша прямо заголосил от ужаса.
— О-о-о! — рыдал он и всхлипывал так, как будто ему было не десять лет, а всего только пять или шесть. Плач его разносился по дворам, по кварталам, по всему пионерскому лагерю. — О-о-о! — рыдал он.
— Да зачем же ты его продал? — спрашивала Анюта.
— Мне деньги были нужны, — отвечал Миша сквозь рыдания. — Пятнадцать рублей.
— Да ведь он же больше стоит! — ужаснулась Анюта.
— Я… я… я думал, он дешёвый… — рыдал Миша, — и никому не нужен. Папа не курит, и я думал, мне хоть рублей десять дадут.
— Ну, успокойся, успокойся, — сказала Анюта. — Не надо плакать. Всё уладится.
И долго из репродукторов, стоявших в пионерском лагере и во дворах, слышались только затихающие всхлипывания Миши.
И всем было понятно, что Анюта обняла брата и, наверное, гладит его по голове и успокаивает.
Когда Катя решила, что Анюта договаривает последние фразы, она встала, решив встретить Анюту у дверей и похвалить за выступление. Тут она и услышала Мишины слова о том, что он украл портсигар. Она застыла растерянная и потрясённая. Она сперва даже не поняла, в чём дело, почему разговор Анюты и Миши передаётся по радио. Да ей это было и неважно. Не в том было дело. Её потрясло, что Миша, которого она видела каждый день, которого так замечательно воспитывала сестра, вдруг оказался совсем не таким, как она думала. Что, значит, все её представления о благополучной семье Лотышевых, о хорошем мальчике, которого так хорошо воспитывает сестра, полетели кувырком.
И все, слушавшие у репродукторов неожиданное продолжение Анютиного рассказа, все были растеряны и ошеломлены. Волейболисты, шашисты и шахматисты, уже собиравшиеся вернуться кто к волейбольной сетке, кто к шахматной доске, стояли в той самой позе, в которой их застала Мишина фраза. Пенсионеры и домохозяйки, переглядывавшиеся во время доклада и благожелательно улыбавшиеся, замерли и сидели не шевелясь, напряжённо глядя на репродуктор. Дворничиха, подметавшая двор Лотышевых, так и застыла с метлой в руке. Не двигаясь, стоял участковый, который до этого старательно что-то
Если бы прошёл человек по пионерскому лагерю и по дворам, он подумал бы, что видит сцену из сказки «Спящая красавица», в которой по мановению волшебника неподвижно застыло всё. Только мир вокруг был не сказочный, а обыкновенный. Высокие дома, дворы, засаженные деревьями, арка пионерского лагеря с надписью «Добро пожаловать!».
Разговор Анюты и Миши продолжался, и уже выяснилось, что украден был ценный золотой портсигар, подаренный Лотышеву министерством, и что Мише зачем-то нужно было пятнадцать рублей. Но люди все ещё не двигались.
И, конечно, первым опомнился Паша Севчук. Он был удивительно хладнокровный мальчик. И когда из репродуктора понеслись уже не слова Миши, а только затихающие его всхлипывания, Паша Севчук встал и начал пробираться к выходу из беседки, чтобы побежать на радиоузел и выключить микрофон.
— Не надо, — резко сказала ему Катя Кукушкина.
Паша Севчук глазами показал ей на областных пионерских работников: «Зачем же, мол, им слушать? Зачем же, мол, нам сор из избы выносить?»
— Не надо, — коротко и резко повторила Катя. И голос у неё был такой, что Паша только пожал плечами и снова сел.
На самом-то деле у него были свои соображения, он-то лучше всех слушавших понимал, о чём идёт речь. И он великолепно учитывал, что в любую минуту могло быть упомянуто и его, Пашино, имя. А зачем же допускать, чтобы замечательного Пашу Севчука порочили перед всем кварталом?
А Катя Кукушкина представила себе, что, как только Паша войдёт в будку, Анюта и Миша опомнятся и поймут, что их разговор слушал весь квартал. И всем своим существом она чувствовала, что этого допустить нельзя. Пусть лучше все слушают. Умные же люди — поймут. Она напряжённо ждала, что будет дальше. Зачем нужны были Мише пятнадцать рублей? Не может же быть, чтобы он украл просто от легкомыслия? Ни на одну минуту не пришла ей в голову мысль о том, что Миша испорчен, что он просто вор, который случайно попался и пытается прикинуться невинной овечкой.
Катя понимала, даже не понимала, а чувствовала, что случилось что-то необыкновенное, тяжёлое, страшное для десятилетнего мальчика, и два чувства владели ею: мучительная жалость к Мише и горькое сознание своей вины.
— Кому же ты должен пятнадцать рублей? — послышался из репродуктора спокойный, ласковый голос Анюты. — Дурачок, что же ты мне не сказал? Мы одолжили бы, мы ведь на днях получим деньги. Я бы у Марии Степановны попросила.
— Я… я проиграл… — всхлипнул Миша. — Вове Быку… в горошину… он требует долг… и грозится.