Прикосновение невинныъ
Шрифт:
— Микалидеса, — угрюмо поправил посол. Он потянулся за своим стаканом, проклиная себя за то, что затеял этот разговор.
— И, наконец… Посол подавился.
— …я уверен, что президент постарается обеспечить действительно восторженный прием премьер-министру в следующий его приезд в Вашингтон. Возможно, в конце следующего лета. Вы увидите, мы — ваши лучшие друзья и самые надежные союзники.
— В конце следующего лета?
— Я не стал бы предвосхищать решение премьер-министра, — Деверье кивнул в сторону своего хозяина, не отводя взгляда от собеседника, — но следующей осенью может
«В сопровождении эскорта полицейских», — подумал посол.
— …поддерживаемой своими верными парламентскими сторонниками, и его противники будут посрамлены. Плюс немножко везения и признаки экономического подъема. Восхитительный и весьма заманчивый сценарий, не правда ли?
Американец повернулся к премьер-министру, игравшему роль безмолвного статиста в этом поединке. Деверье, с которым посол был едва знаком, был так высокомерен по отношению к главе кабинета, так явно демонстрировал, насколько он более искусен как в тактике, так и в стратегии. А в каждом доме может быть только один хозяин. Посол был достаточно умен. Он знал, что утром премьер-министр вспомнит лишь о том, что соглашение достигнуто, и не важно, кто этого добился. Деверье гарантировано полное расположение, он станет счастливым талисманом удачливого генерала. Главнокомандующие любят удачливых генералов. Деверье будет процветать благодаря собственному искусству.
Американец чувствовал себя обессиленным, уставшим, он не мог больше сопротивляться. Собрав остатки сил и выдавив из себя бледную улыбку, он поднял стакан.
— Джентльмены, у меня тост. За «Дастер».
Утром Иза позвонила Кэтти. Она не знала, что делать, куда еще обратиться. Однако до Кэтти ей добраться не удалось.
— Номер занят. Подождете?
Да, она подождет. И она ждала, ждала, ждала… Когда номер Кэтти наконец освободился, трубку взял кто-то еще, какой-то новичок. «Не имею ни малейшего понятия, милочка, где находится Кэтти и кто она вообще такая, кто мог пообещать, что передаст ей просьбу позвонить».
Депрессия. Она надвигалась на нее, как туман с Ла-Манша, пока Иза не отключилась. Она чувствовала, как тают ее способность к сопротивлению, энергия, надежда, все исчезало. Ей говорили, что она может впасть в такое состояние после несчастного случая, это клинические последствия мозговой травмы. Боже, неужели доктора правы? Во всем?
Зазвонил телефон. Иза подпрыгнула от неожиданности.
— Кэтти?
— Нет, боюсь, что нет, — ответил чей-то голос. Она сразу его узнала. Правильная речь человека, получившего хорошее образование, явный ирландский акцент… этот голос ласкал, напоминал о журчании ручья, бегущего по камешкам.
Этот голос она слышала вчера в кабинете редактора.
— Меня зовут Дэниел Блэкхарт.
— Блэк… что?
— Блэкхарт [10] . Несколько столетий тому назад один мой предок владел кусочком побережья у залива Блэкхарт. Западный берег Ирландии. По какой-то непостижимой причине имя до сих пор не исчезло.
— Вы шутите…
— Увы, я совершенно серьезен. Такую фамилию не так-то легко носить. — Смех оборвался.
Ирландцы склонны подшучивать над собой, они скрытны, уклончивы, так не похожи на американцев.
10
Блэкхарт (англ.) —
— И чем я могу помочь вам, мистер… — Иза не договорила.
— Дэниел. Зовите меня просто Дэниел. И, возможно, это я смогу помочь вам. — Его слова как будто приподняли окутывавший ее покров депрессии и безнадежности.
— Мы с вами встречались…
— …но не были представлены друг другу. Я случайно услышал, как вы рассказывали моему редактору о пропавшем малыше. Я бы хотел помочь и, возможно, в состоянии это сделать.
Неискренность редактора все еще причиняла Изе боль, так что и от этого предложения она не ждет ничего хорошего.
— Почему я должна вам верить?
— Единственный, кто может пострадать в этой истории, миссис Дин, — я сам. Мне пришлось порыться в записной книжке редактора, чтобы найти ваши данные, так что, если он это обнаружит, я живо пойду ко дну…
— Я не понимаю…
— Может быть, мы все-таки встретимся?
— Когда вы обычно обедаете?
Дэниел засмеялся, и это странным образом успокоило Изидору.
— Я практически свободен. Ленч — это превосходно.
Они договорились встретиться возле Уэчестерского музея, под его фронтоном семнадцатого века с деревянным карнизом, где засыхали и разрушались покинутые весной ласточкины гнезда, совсем как во времена американской революции. Жизнь в этих краях сопротивлялась быстрым переменам, будто никак не могла решить, нравятся они ей или нет.
Иза пришла чуть раньше, и у нее осталось время еще раз позвонить Кэтти. В душе нарастало беспокойство, она спрашивала себя: неужели сотрудник социальной службы тоже намеренно избегает ее, вкладывая таким образом еще один кирпичик в ту каменную стену, что вырастала вокруг нее. Старое репортерское правило: если сомневаешься, не успокаивайся. Все выглядело так, как будто Кэтти вообще исчезла с лица земли: коллеги, пытаясь замести ее след, изображали полную неосведомленность, рассыпаясь в бесконечных извинениях, пока наконец Изидоре просто некого стало беспокоить вопросами. Она еще раз попросила передать Кэтти свою просьбу — на этот раз весьма настоятельную — позвонить ей, и раздраженно шваркнула трубку на рычаг.
Дэниел уже пришел. Отойдя от телефонной будки, она увидела, что он стоит и смотрит на нее — явно довольно давно. Значит, он тоже пришел немного раньше.
Дэниел Блэкхарт с первого же взгляда производил впечатление пирата — молодого, стройного, с непокорной копной густых черных волос, которые свисали на лоб, почти закрывая один глаз, подобно черной повязке. У него в ухе висела серьга, на губах играла кривая усмешка, он слегка прихрамывал, раскачиваясь при ходьбе, как моряк, а его блестящие темные глаза оценивающе оглядели Изу с головы до ног.
Она подавила желание сделать то же самое. Блэкхарт был лет на десять моложе, да и пришла она исключительно по делу. По первому впечатлению Дэниел казался рубахой парнем, бродягой, от которого можно ждать и сердечной раны, и радости, впрочем, очень симпатичным.
— Дэниел Блэкхарт. К вашим услугам. — Он слегка кивнул и протянул руку. Изидора не удивилась бы, увидев железный крюк или почувствовав задубевшую от грубых канатов и соленой воды ладонь. Но она оказалась на удивление мягкой и теплой, совсем как у ребенка.