Прикосновение полуночи
Шрифт:
Я невольно улыбнулась.
– Ты и правда раньше не забивал себе голову политикой.
Гален кивнул.
– Раньше. А может, и сейчас не хотел бы, но нам всем поневоле приходится работать мозгами. Нам нужно смотреть по сторонам, или мы не выживем. – Он схватил меня за плечи, расплескав воду. – Когда дело касалось только моей жизни и я не видел шанса оказаться хоть когда-нибудь в твоей постели, я не особенно беспокоился. – Он прижал меня к себе. – Сейчас я могу потерять слишком много, а я не хочу терять даже малости.
Я обняла
– Мне жаль, что раньше я ничем не интересовался, – сказал он, прижимаясь щекой к моим волосам. – Я не видел в этом смысла, раз уж ты мне все равно не досталась бы. Я еще не умею замечать все, как Дойл, или Холод, или даже Рис, но кое-что уже вижу, и я учусь.
В горле у меня застрял ком, такой большой, что я не могла его проглотить. Грудь сдавило, и дышать стало трудно. Глаза вдруг защипало, и я поняла, что сейчас заплачу. Я не хотела плакать. Гален был жив и здоров. Мы все были живы и здоровы. Но засохшая кровь у меня под руками заставила вспомнить, как он лежал на спине в луже собственной крови. Тот жуткий миг, когда я подумала, что уже поздно. Что я никогда больше не прикоснусь к нему – живому и теплому. Что его руки никогда не обнимут меня. Что я никогда не увижу его улыбки, не услышу его голос и не взгляну в яркие глаза.
Гален погладил меня по голове и приподнял лицо за подбородок.
– Ты плачешь, Мерри?
Я кивнула, я не могла говорить вслух.
– Почему? – спросил он.
Никка ответил за меня:
– Она думала, что мы тебя сегодня потеряем, Гален.
Гален посмотрел мне в глаза.
– Ты поэтому плачешь?
Я опять кивнула и уткнулась лицом ему в грудь. Он сел в воду, убаюкивая меня. Он гладил меня по спине, по голове и шептал:
– Все хорошо, со мной все в порядке.
– А что будет завтра? – всхлипнула я.
– Королева всем дала понять, что я могу быть ключом к возвращению плодовитости сидхе. Не думаю, что кто-то теперь захочет мне вредить.
– Люди Кела могут, – сказал Китто. Мы повернулись к нему. – Я много слышу, потому что меня не замечают.
Я почувствовала угрызения совести, потому что за мной такое тоже водилось. Как-то раз он упрекнул меня, что я говорю в его присутствии, как будто он – собака или стул. Это было еще до того, как он стал моим любовником, но даже сейчас не обращать на него внимания было легче, чем на остальных. Он выжил в гоблинских холмах, научившись быть незаметным, почти невидимым. Эта привычка у него сохранилась.
– Я слышал, как сидхе говорили, что не верят, будто один из наследников Андаис, не важно который, способен оживить Неблагой Двор.
– Кто это говорил?
– Они меня заметили и, наверное, попытались бы что-нибудь со мной сделать, но тут вошел царь Шолто с
– Это сегодня было? – спросила я.
– Да.
– Интересно, почему Шолто не пошел в тронный зал, если он был здесь.
– Этого я не знаю, но он был ранен, – ответил Китто.
– Ранен? – удивился Гален.
– Сильно ранен? – спросил Никка.
– У него рука была на перевязи, и повязка через голову и половину лица.
– Кто же мог так ранить воина из неблагих и к тому же царя слуа? – задумчиво произнес Никка, словно размышляя вслух.
– Гоблины, – предположил Китто, – если они застали его врасплох, и он не мог использовать магию. Среди моего народа есть воины, которые могут превзойти любого из вас, если вы не будете пользоваться магией.
– Или другие слуа, – тихо сказала я.
Все уставились на меня.
– Кое-кто из его народа считает, что из моей постели он выйдет настоящим сидхе и они потеряют своего царя.
– Ну, это большей частью карги из его гарема, – сказал Никка.
– Что, про гарем из карг всем известно, кроме меня? – спросила я.
Никка с Галеном переглянулись.
– Мы ему завидовали, потому что он единственный из стражей имел отдушину для удовлетворения желаний, – объяснил Никка.
– Карги боятся, что прикосновение плоти сидхе отвратит его от них, – сказал Гален.
– До тебя с ним никто не соглашался спать, Мерри, – добавил Никка. – Никто не хотел рисковать из боязни родить монстра.
Я качнула головой.
– Когда-то для неблагих был дорог каждый ребенок. Это было нашим принципом. Когда это мы стали приверженцами антропоморфизма? Когда было решено, что две руки, две ноги и человеческая красота – это и есть наш идеал?
– Задолго до твоего рождения, – сказал Китто.
Никка кивнул. Он уже не просто обнимал Китто, а укачивал его. Взгляд Китто по-прежнему был беззащитным: кажется, он поверил словам тех сидхе. Никакое оскорбление не сможет глубоко задеть, если только вы сами не поверите в него какой-то темной частью души. Если вы в себе уверены – оно останется просто сотрясением воздуха, но Китто в себе уверен не был, совсем не был.
Он тихонько проговорил:
– Когда я только родился, я выглядел совсем как сидхе. Моя мать, должно быть, несколько месяцев меня растила, а потом у меня на позвоночнике выступили чешуйки, а когда прорезались первые зубы – они оказались клыками. Ей хватило этого, чтобы унести меня к холмам гоблинов и предоставить моей судьбе. Она бросила меня, зная, что гоблины любят полакомиться кусочком мяса сидхе.
Он ссутулился, плотнее прижав к себе руки Никки. Не знаю, нарочно он это сделал или просто так получилось. Большинство фейри любят прикосновения, это их успокаивает, но гоблины сильно отличаются от прочих рас. Они любят секс, но прикосновения в их среде одинаково легко могут привести и к сексу, и к насилию, и у них очень редко прикасаются друг к другу ради утешения, а не секса.