Прикосновение смерти
Шрифт:
— Наведу, а пока позвольте мне начать работу.
— Может быть, вам нужна моя помощь? Как-никак у вас три темы: стигматы Ювеналия, Ричи Бейкер и Общество Святого Духа.
— Справимся как-нибудь, — ответила Кэти.
На самом деле у нее четыре темы, если принять во внимание проныру Августа Марри.
— Ну, Ювеналий, что скажешь? — произнесла она, взяв в руки его фотографию.
И оторопела. Его глаза на фотографии смотрели прямо на нее.
Симпатичная темнокожая девушка вернулась от коммутатора к конторке.
— Нет, не отвечает. Утром куда-то уехал, — сообщила она.
— Это я заезжал
— Тогда, вероятно, вы знаете, куда он поехал потом.
— И я знаю, что он вернулся. Где же еще ему быть? — Август кинул на девушку строгий взгляд, надеясь заставить ее сказать правду.
— Если он вернулся, то не включил телефон, как он обычно делает.
— Я поднимусь наверх к нему.
— Только если получите разрешение от отца Квинна.
— Позвоните ему.
— Но его тоже нет.
— Он сказал мне, что я могу ходить здесь где хочу.
— Мне он этого не говорил.
— А ведь у вас могут быть серьезные неприятности, после того как я поговорю с отцом Квинном. Надеюсь, вы это понимаете?
— Вот как? — произнесла нараспев негритянка, облокотившись на конторку. — У меня никогда не было неприятностей. Расскажите мне о них.
Август вышел на улицу, уселся в свой черный «додж-чарджер», припаркованный в неположенном месте, и задумался.
Почему так мало негров среди католиков? Давно пора заняться этой проблемой. Н-да!.. Дел невпроворот…
16
— Нет, это не настоящее мое имя, — сказал Ювеналий. — На самом деле меня зовут Чарли Лоусон.
— Чарли? Ну надо же! — удивилась Линн. — С парнями по имени Чарли подобные вещи не происходят, как мне кажется. Я даже вообразить не в состоянии статую святого Чарли в какой-нибудь церкви.
— Отчего же? Был такой святой… Святой Чарлз.
— А что он сделал?
— Не знаю. Скорее всего, был мучеником.
— Ну хорошо, мы еще обо всем этом поговорим, а пока иди в ванну и прими душ.
Спустя минут двадцать Ювеналий уже сидел в кресле, в ее махровом халате, босой, с влажными, зачесанными назад волосами.
Пока он мылся, она сменила платье за восемьдесят долларов на обтягивающие джинсы и хлопчатобумажный батник, оставив незастегнутыми две верхние пуговицы, ответила на телефонные звонки Билла Хилла и Арти и расстегнула третью пуговицу, перед тем как Юви вышел из ванны.
Он был Юви, когда она думала о нем, и Ювеналием, когда она с ним разговаривала.
Общаться с ним было легко. Одним словом, непринужденно. По дороге домой она успела сообщить ему многое: о своем бывшем муже Дугласе Уайли, о Билле Хилле, о своей работе с Арти. Казалось, он все понимает с полуслова. Он вообще производил впечатление человека мудрого и в то же время наивного. И еще он выглядел прямо-таки красавцем! Впервые в ее жизни по-настоящему красивый парень не нес всякую ахинею, дабы запудрить ей мозги. Простой в общении, скромный, без всяких приколов… И главное — умеет слушать! Другой ведь слова не даст сказать, все о своем да о своем… Юви от природы такой, или же одиннадцать лет из его тридцати трех, проведенные в ордене францисканцев, наложили свой отпечаток?
Линн включила стиральную машину, куда загрузила его окровавленные сутану, саккос, слаксы, рубашку и носки, затем смыла кровь, засохшую у нее на левой руке. Его кровь…
Она
— А как ты стал Ювеналием? — улыбнулась она.
Он вернул улыбку:
— Вообще-то мне нравилось имя Рафаэль и, пожалуй, Антоний. Когда меня принимали в орден, спросили: «А какое еще?» — и дали перечень мужских имен. Я выбрал имя Ювеналий и стал братом Ювеналием.
— А почему ты стал простым монахом, а не священнослужителем?
— Мне казалось, что у меня нет призвания к священнодействию. Кроме того, я пришел к выводу, что, если придется по каким-либо причинам выйти из ордена, будучи монахом, это не будет считаться слишком уж греховным поступком.
— Может быть, тебе вообще не стоило вступать в орден францисканцев?
Ювеналий задумался.
— Линн, понимаешь, все на свете расценивается исключительно сообразно тому, в какой мере оно полезно для человека, — произнес он погодя, глядя прямо ей в глаза. — Одиннадцать лет в ордене не прошли для меня бесследно. Я усвоил, вернее, взял за правило избегать засорения души и ума всякими мелочными житейскими заботами.
— Сильно сказано! — улыбнулась Линн. — А я и без всякого ордена стараюсь так поступать. Вот ты сказал, что святой Чарлз был мучеником. А ты мученик?
— Мученичество — самый верный путь к святости — изжило себя, когда прекратились гонения на христиан, потому что не стало мучителей. Так что я не мученик…
— А может, ты святой?
— Не думаю…
Поразительно! Юви не рассмеялся, не одернул ее, а вот так просто: не думает, да и все тут!
— А я считала мучениками тех, кто истязает свое тело, чтобы оно перестало предъявлять греховные, так сказать, требования. Я читала, что для этого люди изнуряли себя постами, влача полуголодную жизнь, лишали себя сна, проводя ночи бдения, носили грубую и неудобную одежду и обувь, мучили себя тяжким физическим трудом…
— На ранней стадии христианства, — прервал ее Ювеналий, — существовало еще и самобичевание, когда человек до крови хлестал себя бичом, нередко с костяным наконечником, а также ношение власяниц — одежд из грубого конского волоса, которые надевали на голое тело.
— Сдохнуть можно! — покачала головой Линн, доставая из ведерка со льдом на журнальном столике бутылку шампанского «Асти Спуманте». — Ты как насчет шампанского?
— Нормально…
— Ну тогда давай выпьем! Разливай… Не будем умерщвлять свою плоть.
Линн хотела сказать «греховную плоть», но передумала.
— Понимаешь, Линн, — сказал Ювеналий, отхлебнув глоток из бокала, — человек самоистязал себя, но оставался таким же, каким и был, потому что никакие попытки умертвить свою плоть подобными невежественными методами не способны изменить несовершенную природу человека, что, видимо, под силу было только самому Иисусу Христу. — Ювеналий помолчал. — И пожалуй, основателю ордена францисканцев Франциску Ассизскому, в жизни которого, по сути, не было ничего, кроме должного следования евангельскому идеалу и духовному наследию Иисуса Христа, настолько совершенному, что его называют Alter Christus, то есть Второй Христос. Помню, мне было двадцать два, когда я прочитал «Житие святого Франциска Ассизского», где излагались также основы духовности францисканского ордена, поразившие меня.