Прикосновение

Маккалоу Колин

Увидев на собственной одежде кровь, Анна в ужасе завизжала, так что ее пришлось схватить и держать, чтобы вытереть и подложить полотенце. Ни время, ни регулярные повторения не избавили ее от страха. Справиться с Анной все пять дней, пока текла кровь, Яшме и Элизабет удавалось лишь одним способом: успокаивая девочку большими дозами хлоралгидрата, а если он не помогал — лауданумом.

Если жизнь всех домашних превратилась в муку, то существование самой Анны стало адом, ибо никто не мог объяснить ей, что такие кровотечения — нормальное и естественное явление, которое проходит само собой и с которым предстоит мириться раз в месяц. Перепуганная Анна, отличавшаяся неусидчивостью и недостатком внимания, просто не сумела бы

усвоить подобные объяснения. К тому же менструации были нерегулярными и приготовить девочку к ним заранее было невозможно.

В промежутках между недомоганиями она была счастлива и весела, но только до тех пор, пока не видела крови, не разражалась криком и не бросалась прочь в панике. А если кровь была ее собственной, удержать Анну было не под силу даже взрослому человеку.

Наконец через год, пережив восемь истечений, Анна свыклась с ними настолько, что начинала отбиваться, даже когда кто-нибудь просто пытался переодеть ее: любая смена одежды ассоциировалась у нее с менструациями. И все же это пошло ей на пользу: Анна вдруг научилась самостоятельно мыться и одеваться. Элизабет и Яшма не вмешивались, только следили за тем, чтобы процедура выполнялась тщательно.

— Слава Богу, что недомогания начались у нее так рано, — говорила Элизабет Яшме. — Я и не мечтала научить ее мыться и одеваться.

Девочки взрослели, а Элизабет, как и следовало ожидать, остро ощущала, что стареет — курьезное состояние в ее возрасте. Но в тридцать лет на ее попечении очутились две расцветающие девушки, а она понятия не имела, как с ними обращаться. Будь она более образованной и по-житейски опытной, преодолеть затруднения было бы несложно, но она действовала наугад, а в крайнем случае обращалась за помощью к Руби. Но когда речь заходила об Анне, Руби только разводила руками; никто не помогал Элизабет, кроме любящей и терпеливой Яшмы, беззаветно преданной своей воспитаннице.

В марте 1889 года наступила четырнадцатая годовщина брака Элизабет, которая мало-помалу научилась довольствоваться своей жизнью. Она рассудила, что жила бы совсем иначе на родине, где пришлось бы сначала ухаживать за престарелым отцом, потом — за племянниками и племянницами и вместе с тем оставаться на втором плане. Впрочем, быть в центре внимания она и не желала. У Александра были Руби и Нелл, у Нелл — Александр, у Анны — Яшма. Годы шли, отношения Элизабет и Александра не менялись. До тех пор, пока Александр не прикасался к жене, ей удавалось сохранять видимость приличий — ради не в меру наблюдательной Нелл.

О, случались и в жизни Элизабет светлые моменты! Подтрунивание вместе с Нелл над поваром Чжаном, дни полного согласия с Александром, задушевные беседы с Руби, приезды тоскующей вдовы Констанс, верховые прогулки по бушу, увлекательные книги, игра на рояле вместе с Нелл в четыре руки, возможность уединиться — правда, нечастая. А когда Элизабет вспоминала про Заводь, перед ее мысленным взором неизменно возникал Ли. Со временем его облик затуманивался, затягивался золотистой солнечной дымкой, приобретал горьковатый привкус счастья, которое уже никогда не повторится. Постепенно Элизабет снова начала приезжать к Заводи и наслаждаться покоем, не вспоминая про Ли.

Александра все чаще посещали мысли о том, что его дом перенаселен женщинами, и хотя он продолжал брать Нелл с собой во все поездки — разумеется, в свободное от учебы время, — он вынужден был признать, что домой его не тянет. Виновата была не дочь, а он сам и Элизабет, с ее извечным припевом про женскую участь и наставлениями остерегаться мужчин. Александр невольно начинал с подозрением поглядывать на своих работников, проверяя, не возбуждает ли Нелл в них похоть или что еще хуже, как твердила Элизабет, не вынашивают ли они коварные планы вскружить девчонке голову, чтобы завладеть наследством.

Здравый смысл подсказывал Александру, что Нелл отнюдь не роковая женщина и никогда ею не станет, но из осторожности он то запрещал Нелл поездки в сопровождении Саммерса, то не подпускал к ней других помощников в мастерских или на руднике. Александр даже присутствовал на уроках Нелл, выставляя себя на посмешище и всякий раз убеждаясь, что товарищи по учебе воспринимают его дочь как мальчишку. Три девочки из Кинросса, которые начинали учиться вместе с ними, в десять лет перестали посещать школу на горе — по разным причинам, от учебы в сиднейском пансионе до необходимости помогать родителям по дому.

Но взросление Анны переполнило чашу терпения Александра и пробудило в нем жажду свободы. В Кинроссе даже Руби не хватало, чтобы скрасить его жизнь. Однако сбежать из дома было труднее, чем из рабства, особенно после смерти Чарлза Дьюи и потому, что Сун предпочитал заниматься своими делами. Бывший золотой рудник разросся до размеров империи, требующей постоянного внимания; компания «Апокалипсис» расширялась, завоевывала новые регионы и сферы деятельности. На рудниках компании добывали не только золото, но и цинк, медь, алюминий, никель, марганец и микроэлементы; компания выращивала сахар и пшеницу, разводила крупный рогатый скот и овец, на ее заводах изготавливали паровые двигатели и локомотивы, вагоны и сельскохозяйственную технику. Ей же принадлежали чайные плантации и золотые шахты на Цейлоне, кофейные плантации в Центральной и Южной Америке, месторождение изумрудов в Бразилии, пакеты акций сотни самых процветающих предприятий США, Англии, Шотландии и Германии Поскольку компанией владели частные лица, никто, кроме членов совета директоров, не знал точно размеры ее капитала. Даже Английскому банку оставалось лишь строить догадки.

Обнаружив в себе умение безошибочно выбирать ценный антиквариат и предметы искусства, Александр начал сочетать полезное с приятным и привозить из деловых поездок картины, скульптуры, мебель, редкие книги. Двум иконам, подаренным сэру Эдварду Уайлеру, давно нашлась замена; к Джотто присоединились два Тициана, Рубенс и Боттичелли, а вскоре после этого Александр пристрастился к современной живописи и начал приобретать работы малоизвестных художников, в основном парижских — Матисса, Мане, Ван Гога, Дега, Моне, Сера. Владел он и Веласкесом, и двумя работами Гойи, Ван Дейком, Хальсом, Вермером и Брейгелем. Гид в Помпеях продал ему бесценный римский мозаичный пол всего за пять золотых соверенов — в сущности, почти повсюду гиды были готовы на все ради звонкой монеты. Вместо того чтобы хранить приобретения в Кинросс-Хаусе, Александр за несколько месяцев возвел пристройку к дому, где разместил все свои сокровища в стеклянных витринах — в висячем, стоячем или лежачем виде. Эта пристройка стала для него первым лекарством от скуки.

Вторым были путешествия, но тем не менее Кинросс не отпускал его. Мысленно Александр по-прежнему следовал по стопам Александра Македонского, с любопытством изучая все, что мог предложить ему мир. А в реальном мире он был прикован к дому, полному женских запахов и звуков. Атмосфера в особняке окончательно стала «женской», когда к его обитательницам присоединилась Анна с ее богатым репертуаром визгов и воплей.

— Собирай вещи! — скомандовал Александр Руби в июне 1889 года.

— Что?.. — растерялась она.

— Я говорю, пакуй чемоданы! Мы едем за границу.

— Александр, я бы с удовольствием, но разве я могу? Или ты, если уж на то пошло? Кто же останется здесь?

— Мы уезжаем через несколько дней, — заявил Александр. — Нас заменит Ли. Через неделю он уже будет в Сиднее.

— Тогда я никуда отсюда не двинусь, — взбунтовалась Руби.

— Да увидишься ты с ним! — рявкнул Александр. — Мы встретимся с Ли в Сиднее, обо всем поговорим и уплывем в Америку.