Приманка для Коршунова
Шрифт:
Сейчас так же. Я не могу убрать руки с её шеи. Носом утыкаюсь в гладкую щеку. Вожу. Чувствую каждую сводящую меня родинку.
— Я дурею от тебя, Даш, — хрипло прошептал я. — Моя девочка… Как же сильно я… — замолчал, понимая, что ещё не готов признаться в своих чувствах. Прикрыл глаза. Почувствовал, как тонкие пальцы зарылись в волосы на затылке. От этого места вниз по позвоночнику побежали горячие импульсы. Сосредотачиваясь в паху. Вдруг чётко осознал, что с того момента, как я появился на пороге актового зала, в моей кровати не было никого. Потому
Губы Колючки прижались к виску. Будто девчонка почувствовала моё смятение. Всё то адское пекло, что сейчас бушевало внутри. Я понятия не имею, сколько вот так сидел, прижавшись лицом к её плечу. Чувствуя, как её дыхание шевелит короткие волоски на виске, а пальцы в волосах всё медленнее и медленнее перебирают волосы. Пока полностью не замирают. Пока ладошка безвольно не соскальзывает на кровать. Не спешу отстраняться. Продолжаю сидеть в неудобном положении, впитывая её тепло. Наслаждаясь её размеренным дыханием.
— Люблю тебя, — всё же вырвалось шёпотом из груди. — Люблю тебя, Колючка, — на маленькое ушко, прижавшись губами, чтобы зацепить мочку.
Выпрямился. Размял затёкшую спину. Поправил осторожно одеяло. Уходить не хотелось. Хотелось продолжить сидеть здесь, в палате, рядом с её кроватью. Наблюдать за тем, как она спит.
Но я понимаю, что нужно идти в школу. Знаю, что Маша боится оставаться долго одна.
Последний раз касаюсь губ Колючки поцелуем и выхожу из палаты. Закрыв осторожно дверь, разворачиваюсь и чуть не сбиваю с ног пожилую женщину.
— Простите, — придерживаю её за плечи, помогая удержать равновесие.
— Ничего страшного, милок, — женщина машет рукой. — Ты у Дашеньки был? — киваю. — А ты кто? Что-то я не припомню.
— Одноклассник, — я вспоминаю её. Эта бабушка Колючки.
— Спасибо, что зашёл. Дашеньке сейчас очень тяжело. Она у меня никогда не подаёт виду, когда ей плохо. Храбрится. Но я-то знаю, свою внучку, — качает головой. А сама внимательно рассматривает меня. — Подрос, однако, — вдруг улыбнулась она. — Говорила Дашке, чтобы присмотрелась к тебе.
Я оторопело кивнул. Охренеть. Она меня узнала.
— Ну, ты беги, Саша. Не будут тебя разговорами отвлекать.
Снова кивнул. И пошёл на выход из больницы.
А в голове вертится только один вопрос — «Как?». Как она может меня помнить? Того прыщавого и лопоухого пацана. Даша не узнала, хотя я с ней в разы больше времени провёл. В автобусе достал из кармана телефон. Странно, но Маша не написала ни одного сообщения. В груди поднялась тревога. Не полез бы к ней этот урод в школе. В людном месте. На людях он играет роль заботливого и любящего папочки, который чудом узнал, что у него есть дочь.
«Маш, ты где?», — отправляю сообщение сестре, нервно барабаня пальцами по поручню. Машка не отвечает. Что за чёрт? Ещё автобус плетётся еле-еле. Я бы поехал на машине сегодня, но отец забрал ключи от тачки, которые я оставил в замке зажигания. Сам же мне её подарил на совершеннолетие. Горько улыбнулся. Кто бы знал, как я его ненавижу. Сам процесс вручения
«Я в школе», — пришёл ответ, который заставил меня выдохнуть.
Даже стало казаться, что автобус едет быстрее. Через пятнадцать минут зашёл в школу. В актовом зале на сцене сидели одноклассники и о чём-то тихо говорили. Классухи видно не было.
— Здорова, Коршунов, — махнул мне рукой Серёгичев. — Сегодня репетиция задерживается. Там менты. Допрашивают свидетелей.
— Голован серьёзно влипла. Я слышала, что её могут посадить, — говорит девчонка, имени которой я не знаю.
— Приехали какие-то шишки из Москвы. Всерьёз взялись за их семейку, — тут же подхватывает другая, с ярким макияжем.
— Вчера Татьяна Павловна моей маме звонила, — присоединяется третья. — Я слышала, что она в истерике была. Говорит, что сейчас будут проверки в школе.
— Ну… Всем блин известно, что Голован ничего не знает, — фыркнул Серёгичев. — Только губы на камеру дует и всё. Откуда у неё пятёрки — загадка. Видимо, деньги её папашки не только в фонд школы шли, но и в карманы учителей.
— Ой, Серёгичев, она тебя отшила, вот ты и бесишься теперь. Полгода назад ты тупой её не считал, — говорит девчонка, которую я видел рядом с Голован, когда та ко мне подходила. — Барсова сама виновата. Разбила телефон, потом уши грела в туалете, наши разговоры подслушивала, потом набросилась на Настю. Настя просто защищалась.
— Ты дура, Ань? — заржал Серёгичев, крутя пальцем у виска. — Ты понимаешь, что Дашка могла умереть? Ты знаешь, что Дашка сейчас ослепла и потеряла память? У меня мама работает в больнице. Швы ей накладывала. Осмотр проводила. Пару сантиметров выше, и всё, — парень развёл руками. — Продолжишь защищать Голован? Откровенно говоря, её никто недолюбливает. Она мразь.
— Что же ты в лицо ей это не скажешь? — Аня вскидывает брови.
— А смысл? — Серёгичев пожимает плечами. — Мои слова не будут иметь никакого веса. А мстительная сучка ещё и травлю в интернете начнёт из мести. Ты же видела её сториз…
— Я вообще охренела, когда открыла. Ещё и жертву из себя строит. Мои дорогие подписчики, — явно имитируя голос Голован, говорит одноклассница, имени которой я не запомнил, — на меня сегодня покушались. Одна ненормальная, которая вчера разбила мой телефон, набросилась на меня. Я защищалась. А она упала со сцены. И разбила голову. Теперь… — девушка театрально смахивает слёзы. — Теперь она в больнице, а я не знаю, что мне делать! Пишите в директ, нужно мне поехать к ней в больницу или нет.
— Тварь, — качает головой Серёгичев. Я с ним согласен. Жалею только, что вчера её не придушил. Зря Машка меня остановила. Чёрт. А где она? Окинул актовый зал взглядом. Сестры тут нет.