Прими свою тень

Демченко Оксана Б.

Дети вдвоем миновали шлюз, подбежали и одинаково нагнулись, роняя утратившие упругость маски в ладони. Отчаянно рыжий волвек лет двенадцати и загорелый черноволосый человек, почти взрослый.

– Привет, мы тебя знаем, – хитро прищурился волвек. – Ты Лорри. Ты здорово шумела на корабле, тебя теперь вся стая запомнила. И тут шумишь не хуже. Я Гиррн, это Крёз. Мы старшие в группах. Я пока что проигрываю этому нахальному человеку.

– С боем проигрываешь! – похвалила Лорри. – Во-он того грустного айри видишь? Его зовут Ялитэ, и он никак не поймет, что хотел бы играть с вами.

–

Чего тут понимать, – удивился Гиррн. – Взял маску да вышел… Мне как раз нужен еще один игрок.

– Поговоришь с ним?

– Пошли, – согласился волвек, усердно прочесывая обеими руками рыжую шевелюру, вытряхивая из нее пыль.

Чистой была лишь кожа лица, недавно закрытая маской, отметила на ходу Лорри. Все остальное тело казалось бурым от сплошной корки пыли. Видимо, играли давно, падали много, потели обильно…

– Здравствуй, Ялитэ. Говорят, ты тут сидишь, потому что мы тебя не позвали в игру, – деловито начал разговор волвек. – Зря, я старший в команде и мне нужен игрок, чтобы насажать синяков этим приезжим. И проиграть с небольшим разрывом.

– Какой смысл все время проигрывать? – отозвался директор, не споря с дикой манерой обращения на «ты». Покосился на Лорри: – Если бы у их игрока в руках лопнул мяч…

– Ты третий день про этот мяч твердишь без слов, – рассмеялся темноволосый глава старшей команды. – И транслируешь! Мы уже играем одними кончиками пальцев, боимся поддаться совету. Ты думаешь совсем так, как люди на Релате. Я играл с ними. Смешные! Им нужна немедленная победа любой ценой. Вся игра наизнанку!

– А что нужно вам? – удивился директор, даже сменил позу.

– Команду настроить. – Рыжий волвек еще усерднее вытряхнул пыль из волос и с сомнением глянул на грязную ладонь. – Сформировать стоящее «мы». Научиться играть как следует, а потом победить. Как говорил первый вожак Лайл: «Чем выше гора намерений, тем дольше путь к вершине. Зато и победа будет ярче». Мы хотим очень яркой победы. Чтоб душа звенела.

– Но вторая команда сильнее, – мягко, как и подобает в разговоре с несмышленышем, ввел новый аргумент Ялитэ. – Они будут побеждать всегда.

– Ошибка тактики, – вмешался в разговор Крёз, подмигнув Лоране. – Вожаки должны мыслить стратегически, как этот рыжий: у меня трое завтра уйдут в патруль. Лучший защитник улетит первым же рейсом на Релат, через неделю, наверное. Тогда в команду придут новые игроки, тоже младшие, к тому же наше «мы» будет слабым и разрозненным. До победы стае рыжего осталось дней пять – семь… Ох и станут они меня позорить, даже думать противно. – В темно-серых глазах человека блеснула искра смеха. – Особенно самые младшие. Неужели вам, господин Ялитэ, неинтересно быть сначала в числе проигравших, а потом формировать «мы» для настоящей победы? Вы подумайте, у нас перерыв полчаса. Потом можете выходить, только кордин примите. Гиррну нужен нападающий. Можно выпускать когти – я покажу, в отношении каких игроков, старших. Детей младше двенадцати и ниже вот такого роста бить только открытой рукой по защите, без подкрутки. Правила несложные, они включены в командное «мы», разберетесь.

– Как удалось человеку стать вожаком, пусть

и в игре? – задал еще один вопрос Ялитэ уже в спину отвернувшимся игрокам.

– Почему только в игре? – удивился рыжий Гиррн, оборачиваясь. – Крёз в патруле старший. Он хорошо чувствует группу и умеет наладить работу, с ним легко. Я больше скажу: в двух куполах Хьёртта вожаки – человеки. Может, и он тоже станет, когда повзрослеет и закончит учебу. Мы все – стая. Он видит свою тень, он уже, если так можно сказать, встал на лапы. Какая разница, есть ли у него второй облик, если он себя осознает сполна и признан общим сознанием?

Волвек отвернулся и побежал догонять противника. Директор в глубоком недоумении пожал плечами и снова сел в прежнюю позу, отстраняясь от мира. Лорри пристроилась напротив, чем явно помешала отрешенности.

– Ждешь извинений? – сухо предположил Ялитэ. – Хорошо же… Да, я тебя использовал для важного опыта. Возможно, зря сделал это без подстраховки.

– Тебе еще долго учиться вставать на лапы и смотреть на свою тень, – грустно покачала головой Лорана. – Мне не нужны извинения, директор. У меня к тебе две просьбы. Я полагаю, что имею право ждать их исполнения – ты так чудовищно далеко меня отправил…

Ялитэ промолчал, не возражая против утверждения, но и не соглашаясь с ним.

– Первое, – продолжила Лорри. – Я всю дорогу думала о твоем дневнике. Не пиши его больше. Совсем. Ты странным образом отказываешься от прошлого, изливая душу в этот золотистый шарик. Меня слова и мысли пробирают, а ты их стер из души вместе с болью. Не пиши про Лорри и игру с этими пацанами. Нельзя тебе. Стая попыталась дать тебе второй шанс быть молодым, не упаковывай свое счастье в пустые слова.

– Условие странное, но, предположим, я соглашусь, – поморщился Ялитэ. – Хотя идеи вреда дневника не осознал.

– Ё-о-о, может, его и нет, – пожала плечами Лорана. – Только в твоих воспоминаниях больше жизни, чем в тебе самом. Это неправильно. Мне кажется, ты очень подвержен влиянию тех, кто тебя окружает. Когда рядом были львица и похожие на нее – ты жил. А теперь у тебя другой круг знакомых, они предпочитают нечестные игры. И ты с ними играешь… Хотя эта команда, – Лорри кивнула в сторону стайки детей вне купола, – гораздо лучше. Ты счастливый, у тебя впереди столько времени… можешь и через двести лет сидеть на этой же траве и напроситься в игру к такому же рыжему очаровашке. Это лучше дневника.

– Второе пожелание, – оборвал размышления Лораны директор.

Его лицо чуть дрогнуло, и Лорри показалось, что она все же не зря затеяла встречу. Директора было от всей души жаль. Сейчас, когда угасло его обаяние и утратило силу предложение стать женой, не трогать вещи в кабинете и учить нелепое длиннющее имя… Сейчас он казался другим. Усталым, несчастным и каким-то серым. До боли никому не нужным и ни в ком, так ему казалось, не нуждающимся. Замкнутым в своем одиночестве, в нелепых предрассудках. И оттого чудовищно и, может статься, непоправимо несчастным. Готовым загнать в холодный подвал своей нелепой памяти и этот день со всем хорошим и живым, что есть в нем. И опустить крышку…