Принц и Нищин
Шрифт:
— Сразу в морг ему надо!! — заорал Аскольд. — После этих художеств ему и до Первого Мая не дотянуть. Май течет реко-о-ой нарядной… по широкой ма-а-астовой… льется песней неоглядно-о-ой… над кры-ыссавицей Ма-а-асквой! — дурным голосом завыл он, а потом истерически захохотал. Хохот оборвался жутким бульканьем, а сразу после него Аскольд подпрыгнул на диване и заорал:
— Отдай колбасу, дурррак, я все прощу!
— Какую к-колбасу? — поднял на него взгляд Гриль, и с первого взгляда стало видно, как ему худо.
— Какую?
— Ничего тебе… не будет. Полежишь тут… покамест. Пока… пока, в общем. Бывай.
— Ах ты, сука! — завизжал Аскольд, по лбу и по лысому черепу которого текли целые ручьи пота, хотя в комнате жарко вовсе не было. — Падла! Сучара бацильная! Стафилокк! Ну Гриль! Мишка… дай кокса! Мишка-а-а!! Дай, сука!! Уебок! Вырезка телячья! Жертва аборта орангутанга! Ну Мишка, дай… да-а-а-ай!!!
Мишка-Гриль, казалось бы, и не слышал этих воплей. Он встал с табурета с уже слипающимися от слабости глазами и подламывающимися коленями и забормотал:
— Он знает… и завтра ответит, что… Василь, подцепи его к батарее, чтобы ненароком… не свалил…
— Кто? — не понял Василий. — Они же оба связаны.
— А-а-а… да. Не убе… чтобы никто не убежал.
— На кухне еще Толян, — напомнил Василь. — Так что куда он денется? Да… Толян, где там этот урод?
— Который? — отозвались с кухни.
— Хозяин этой халупы!
— А он нажрался! Он же тоже на концерте был. Как таких дятлов вообще пропускают — непонятно! А, ну да, ты сам же ему флайер давал, Вася. Э-э-э… ты че?! — вдруг рванул голос Толяна. — Полегче, ты!..
Послышались дробные шаги, и в комнату, где на диване валялись Аскольд и Алик Мыскин, ввалился хозяин квартиры. И Алик выпучил глаза, узнав его. Человек был одет в модные джинсы и темно-синюю рубашку, на нем были хорошие туфли, но даже этот приличный прикид, несвойственный хозяину, не помешал Алику узнать его и понять, где же, собственно, они находятся.
Это был Гришка Нищин, отец Сережи Воронцова. А окна квартиры выходили на клуб «Белая ночь».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ СЕМЕЙСТВА НИЩИНЫХ
Сережа и Алик оставили Гришку-выпивоху без внимания в тот самый момент, когда он разбил сливным бачком лобовое стекло «девятки», а потом сам вылетел в окно, прошу позволения за каламбур, с легкой руки сына. Сережа пошел на встречу с Романовым и Фирсовым в «Верго», а его папаша остался барахтаться под окном.
Разгневанный хозяин «девятки» бросился наверх, чтобы покарать негодяя, изуродовавшего его авто. Впрочем, в квартире он нашел только перепившуюся компанию, которая ничего не могла внятно объяснить, а только непрестанно предлагала выпить. Хозяин «девятки» выпить отказался,
Впрочем, с семейства Нищиных взятки оказались гладки. Взять-то особо было нечего. Дарья Петровна, как мать-героиня, непрестанно и пространно материлась, пьяные дочки валялись по углам, а сожитель одной из сестер Нищиных взялся рассказывать несчастному автовладельцу про то, как плохо живется на свете бедным финнам, у которых сухой закон.
Водила уже хотел было махнуть на все рукой и улетучиться, но тут — на свою беду — в квартире появился Гришка, прихрамывающий и распространяющий в атмосферу замысловатые ругательства. Водитель сразу узнал его, а узнав, схватил за шкирку и принялся месить руками и ногами. Гришка был настолько пьян и оглушен падением, что никак не сопротивлялся, а только вяло трепыхался и невпопад икал.
Впрочем, вдруг водитель машины перестал бить его. Он пристально вгляделся в Нищина и спросил:
— Погоди… Григорий?
— Д-да, — мутно подтвердил тот.
— Ты меня не помнишь? Мы ж с тобой вместе сбежали из колонии и побратались. Ну конечно… точно! Я Рукавицын, Василий. Ты должен меня помнить.
Гришка по-ленински прищурился на Рукавицына и прислонился спиной к грязной стене. Одна его бровь поползла вверх, изломившись шалашиком, вторая только подпрыгнула и заняла исходную позицию.
— Василь? — неуверенно спросил он. — Эк… а точно ты! А… ну да! Эта-а… лет тридцать не виделись, твою мать! А то и сорок. Сразу не упомнишь.
Рукавицын покачал головой:
— Ну ты скажешь тоже: сорок. Мне самому сорок четыре, а ты с тобой, если мне память не изменяет, одногодки.
— А, ну да! — обрадовался Гришка. — Только я тебя должен быть на год старше, потому что меня в каком-то там классе на второй год оставляли.
Рукавицын тяжело вздохнул, осмотрел незавидное обиталище Нищина и сказал:
— Что ж ты до жизни-то такой дошел?
— А чево жизни? — обиделся Григорий. — Жизнь, так я тебе скажу, я не жалуюсь. Сын вот у меня только — полудурок. А так нормально. Только что ушел. А что я тебе машину попортил, так это он и виноват. Но мы… ик!.. свои все-таки… сочтемся!
— Сочтемся! — с сомнением выговорил Рукавицын, глядя на драные штаны Нищина и думая, что тот совершенно соответствует своей деклассированной фамилии. — Ладно… помял ты мне машинку, но по старой памяти… да уж. Все-таки побратались.
— А ты, Василь… ик!.. не это… не бедствуешь, я смотрю, — выговорил Гришка, рассматривая неброскую, но дорогую одежду Рукавицына и особенно часы на его левом запястье и прицепленный к поясу мобильный телефон.
— Нет, не бедствую. Я в Москве работаю. Хотя приходится мотаться по всей стране. Я сейчас настройщиком аппаратуры работаю у Аскольда. Певец такой модный, слыхал?