Принц Полуночи. Трилогия
Шрифт:
— Как сегодня?
— Н-ну… — майор приподнял брови. — Насчет сегодня не знаю. Мрачноватый разговор получился.
— Слушай. — Ула уже встала со скамейки, но присела обратно. — А ты сам что о Звере думаешь?
— А я не знаю. — Гот вздохнул. — Двойственное чувство, слышала о таком?
— Это когда твоя теща разбивается на твоем болиде?
— Что-то вроде Одно могу сказать, относиться к Зверю «никак» у меня не получается. Не тот человек. Тебе-то это зачем?
— Ни зачем. Просто вдруг стало интересно. Спокойной ночи, господин майор.
—
Ула сделала книксен. Гот щелкнул каблуками.
Патрульные, Гад и восставший из мертвых Петля, вы тянулись, когда командир проходил мимо. Патрульные. Хорошие бойцы, когда нужно отбивать атаку снаружи. А изнутри? Не хотелось бы оказаться единственным человеком, способным убить Зверя. Не потому, что убивать не хочется, хотя не без того, конечно. А потому, что неизвестно, сколько людей погибнет, прежде чем получится убить.
Больше всех, как обычно, знал Пижон Думал, что знал. Так же, как Зверь, не вникая в причины, он видел результат. И довольствовался этим.
Убрать камеру из жилого отсека Зверя Пижон не позаботился. Не смог придумать, куда бы ее переставить. И хорошо, что не убрал. Потому что теперь имел возможность наблюдать массу интереснейших вещей. Он не задумывался пока над тем, пойдет ли собранный им материал в эфир. В смысле, он не думал, реально ли возвращение на Землю. Он работал. Делал, что должно. А там будь что будет.
Было когда-то кино по книжке Льюиса Стивенсона. Про человека с раздвоением личности. Пижон видел этот фильм в глубоком детстве, и его еще тогда потрясли перемены, которые происходили с вполне благопристойным с виду джентльменом, когда его темная половина выбиралась на свободу. Но что фильм? Всего лишь актерская игра. А вот узреть такое воочию, да еще и записать, — бесценная находка что для журналиста, что для психиатров.
Зверь менялся.
В первый раз просматривая записи, Пижон собирался просто пролистать. Ну что там может быть интересного? Ула не придет. А сам Зверь спит себе. Чем еще больному человеку заниматься.
Собирался пролистать. Но взглядом задержался… что-то неуловимо неправильное было в лице спящего. Не Азамат это был То есть Азамат, конечно, потому что некому больше, но сходства, кроме шевелюры пепельной, ни на грош
А потом Пижон вздрогнул Потому что бездонно-черные миндалевидные очи глянули ему в душу. Дикий был взгляд. Поблазнилось на секунду, что зрачки в глазах вертикальные. Азат дернулся от монитора, как будто Зверь мог схватить его. И продолжал смотреть. А Зверь хватать не стал. Он скользнул по камере взглядом, не заметив ее. Разумеется, он и не мог заметить. Потом сорвался с койки и кругами пошел по узкой комнате, прикрыв глаза и раздувая тонкие ноздри. Он… принюхивался. Прошел мимо двери. Вернулся.
Положил ладони на темный пластик, склонил голову. Прислушивался к чему-то там, снаружи. Потом снова повел носом. И снова послушал.
Потянулся к замку. Вот тогда Пижон похолодел.
Нет. Не открыл. Отошел к столу и… свалился на пол. Глядя в монитор, Пижон «обтекал». Другого выражения, более литературного, он найти не смог. Капельки холодного пота текли по груди. Сердце бухало так, что в горле отдавалось. Что с Азаматом? Что за болезнь подхватил он на проклятой Цирцее? Или не болезнь? Или какая-то тварь нашла пристанище в его теле? В мозгах, например. Доложить Готу?
Но Гот спросит, откуда информация Это во-первых, а во-вторых, Гот сам и распорядился запереть Зверя в отсеке. Да еще строго-настрого запретил подходить к дверям. Ясно, почему запретил. Последний их разговор тоже был записан. Разговор непонятный, но пугающий. Если бы Пижон не верил Зверю, как себе самому, и если бы он не был уверен в Готе, уж эту-то беседу он предпочел бы сделать общим достоянием. Как прикажете понимать, когда совершенно спокойным тоном один человек спрашивает другого: — Чтобы выжить, тебе нужна чужая жизнь?
И получает в ответ:
— Боюсь, не одна.
Это Азамату нужна чужая жизнь 7Чтобы выжить? Или с ним давно уже что-то случилось, но никто, кроме Гота, об этом не знает? Непонятные слова насчет «Мурены». «Мурена» — это ведь вертолет, на котором никто, кроме Зверя, не летает. Гад рассказывал какие-то странные вещи, но Пижон не вникал тогда. Зря не вникал. Сейчас бы пригодилось.
— Хочешь пристрелить меня ради собственного спокойствия — давай.
Определенно, Готу многое известно. Они со Зверем говорят о чем-то, всем остальным недоступном, и говорят так, словно эта тема затрагивается не в первый раз.
Какая тема? Убийство Азамата? Бред неизысканный.
А уж дальше и вовсе не понятно. От этого, впрочем, только страшнее делается.
— Стоило мне пластаться, твоих орлов с того света вытягивая, чтобы потом стольких же угробить? Да, кстати, если я выйду раньше, чем ты сам двери откроешь… Стрелять надо на поражение. Лучше в голову. То, что останется, сожгите. Для верности. Все иди.
— Яволь.
Ничего себе ответ. Впрочем, совет того стоит. А главное, в голове ничего не укладывается. И никак не получается отношение к Азаматке изменить. Будь он хоть… хоть кем угодно. Свой ведь. На нем и на Готе все в лагере держится.
И что вынюхивало это? Уж не людей ли? Сквозь стены? Маловероятно. Но тогда что?
Когда Зверь вновь открыл глаза, взгляд его был вполне осмысленным. И лицо человеческим. Он огляделся. Выругался. Уцепившись за стол, поднялся на ноги и побрел к кровати. Нечто,которое наблюдал Азат получасом раньше, двигалось легко, плавно, как… ну да, как Зверь, когда был здоров. А настоящему Азамату два шага до койки дались с трудом. Он упал не раздеваясь, прямо поверх одеяла. И, кажется, заснул.