Принц приливов

Конрой Пэт

— Он думал прибрать к рукам мой остров, — горячился отец. — Он и мой бизнес разрушил только из-за этого.

Отец вернулся на реку. Мать стала еще молчаливее и грустнее. Наша семья лишилась «Винго Эссо», зато осталась единственной в Коллетоне семьей, у которой есть домашний тигр, умеющий прыгать через огненное кольцо.

В детстве я тайком наблюдал за родителями, когда в их сражениях наступала передышка и дом наполнялся покоем. Я пытался выяснить, какие злые или добрые силы удерживают их союз, какая нежность или непокорность затаены в глубинах их странной горячей любви друг к другу. Даже в самые скверные моменты их отношений я ощущал между матерью и отцом некие высшие чувства. Однако я никак не мог понять, что же такого мать находила в отце и почему оставалась и правительницей, и узницей в его доме. От родителей исходили настолько противоречивые импульсы, что мне никак не удавалось постичь логику их связи. Я видел, что отец обожает мать, но почему-то постоянно унижает и издевается над ней. Мать ненавидела почти все, что было дорого отцу, но иногда между ними возникали моменты странного согласия, и они смотрели друг на друга с такой страстью, что я, оказавшись невольным свидетелем этого,

всегда краснел. Я думал, что сам однажды полюблю женщину; с наслаждением и ужасом я представлял, что где-то в мире живет эта поющая, смеющаяся девочка, которая однажды станет моей женой. В мыслях я рисовал ее образ: танцующая, играющая кокетка, она тоже готовилась к тому торжественному и чудесному моменту, когда мы встретимся и, охваченные общим порывом, признаемся в вечной любви. Какую часть своего отца привнесу я во взрослую жизнь? Какую часть матери? И сколько времени пройдет, прежде чем я, Том Винго, дитя бури, навсегда отучу девочку петь, танцевать и смеяться? Она и не догадывается, каким количеством сомнений и несовершенств будут наполнены мои чувства к ней. Я влюбился в образ этой девочки задолго до того, как она мне встретилась. Она, окруженная невинными радостями детства, росла где-то в Америке и даже не догадывалась об уготованной ей участи. Она не знала, что ей предстоит столкнуться с парнем, который всю жизнь будет пытаться понять, каковы они — ощущения любви, как проявляются между двумя людьми, как любить без гнева, страданий и крови. Мне было тринадцать, когда я решил, что эта удивительная девочка заслуживает лучшей доли.

Во время этих долгих размышлений я часто вспоминал одну историю. Отец иногда рассказывал ее за штурвалом лодки, держа курс на волноломы, за которыми начинался Атлантический океан. И всякий раз лицо его выражало радость, а в голосе звучал восторг. Речь шла о первой встрече моих родителей в Атланте… Отец — тогда молоденький лейтенант — впервые получил увольнительную в город. Мать в то время работала продавщицей детской одежды в универмаге Дэвисона на Пичтри-стрит [115] . Атланта была для отца чужим городом, и ему хотелось познакомиться с местной девушкой. Какой-то парикмахер обмолвился, что самые лучшие девушки на всем американском Юге гуляют по Пичтри-стрит. Форма военного летчика сидела на отце ладно; в нем было обаяние, присущее молодым мужчинам, готовящимся отправиться на войну. Мать он заприметил, когда та выходила из универмага после окончания смены. В руках мать держала продуктовый пакет и красную дамскую сумочку. Отец уверял нас, что никогда в жизни не видел такой прекрасной девушки. Так вот, эта девушка, ни о чем не подозревая, пересекла улицу и направилась к автобусной остановке. Отец двинулся следом, думая, как заговорить с ней. В общении с противоположным полом отец был стеснительным, но в тот момент испугался, что подъедет автобус, незнакомка исчезнет и он не успеет сказать ей, насколько она красива, и узнать ее имя. И тогда, набравшись смелости, отец подошел, представился и сообщил, что служит в ВВС Соединенных Штатов, сейчас находится в увольнении и будет очень признателен, если она согласится погулять с ним по городу. Наша будущая мать, не обращая на него внимания, молча высматривала автобус. В отчаянии отец заявил, что считает ее поведение непатриотичным, что через год-другой он отправится на войну, где его, скорее всего, убьют, но он готов принять такую судьбу, если незнакомка позволит пригласить ее на обед. Отец шутил и делал все, чтобы ее рассмешить. Представлялся младшим братом Эррола Флинна [116] , сочинял, что его отец владеет универмагом Дэвисона, сожалел о том, что не идет дождь, а то бы он с радостью бросил свой плащ в лужу, чтобы прекрасная незнакомка смогла пройти, не замочив ног. Показался автобус, а отец продолжал болтать. Как и всякая правильно воспитанная южная девушка, мать по-прежнему игнорировала разговорчивого парня, однако отец заметил, что заинтересовал ее. Тогда он вынул из заднего кармана письмо от своей матери и объявил, что это рекомендации от президента Франклина Рузвельта, подтверждающие, что лейтенант Генри Винго обладает надежным характером и ему может доверять любая американка, в особенности — самая красивая девушка, когда-либо ходившая по Пичтри-стрит. Автобус остановился и открыл двери. Мать покраснела, поднялась в салон и купила билет, даже не оглянувшись. Затем заняла свободное место у открытого окна. Отец стоял под окном и умолял ее продиктовать свой номер телефона. Мать задумчиво улыбалась. Автобус медленно тронулся. Отец затрусил следом. Водитель переключился на вторую скорость. Никогда больше отец не бегал с такой быстротой, как в тот день. Однако автобус набирал обороты. Отец стал отставать. Он уже не видел девушку, но не сдавался и продолжал преследование. Автобус удалялся, когда мать вдруг высунулась из окна и прокричала свои первые слова, обращенные к отцу:

115

Центральная улица Атланты, протянувшаяся через весь город с севера на юг. Фактически город вырос вокруг нее. Является для Атланты тем же, чем Бродвей для Нью-Йорка.

116

Флинн Эррол (1909–1959) — знаменитый голливудский киноактер, игравший романтические и героические роли.

— Мейкон три-семь, два, восемь, четыре.

В этом месте Саванна всегда шептала:

— Мама, скажи ему неверный номер. Пожалуйста, скажи ему неверный номер.

Или же просила:

— Папа, забудь этот номер. Не запиши и забудь.

Но отец не забыл. Генри Винго умел запоминать необходимую для жизни информацию.

Для нашей матери тигр на заднем дворе стал источником тревоги, а для Люка — источником постоянной радости. Мать воспринимала Цезаря как символ самой нелепой и неуправляемой отцовской глупости, живым олицетворением неудачи, разлегшимся возле груды костей. Зато брат открыл в себе естественную безыскусную привязанность к тиграм. Он стал неспешно завоевывать доверие и любовь Цезаря. По теории Люка, Смитти жестоко обходился со зверем и унижал его достоинство,

но, как и любое животное, тигр непременно отзовется на ласковое обращение и грамотно применяемую доброту. Люк был единственным в нашей семье, кто кормил тигра. Прошло более двух месяцев, прежде чем Цезарь, завидев приближающегося брата, перестал бросаться на прутья и угрожающе вытягивать когти. А потом наступил день, когда я увидел, как Люк садовыми граблями чешет Цезарю спину. Тигр мурлыкал, словно довольный кот. Люк протянул руку и стал гладить громадную золотистую голову зверя. Я оцепенел, Цезарь даже не шевельнулся.

Месяца через три после покупки тигра Саванна растолкала меня ночью. Было темно, за окном хлестал дождь.

— Ты не поверишь своим глазам, — заявила она.

— Почему же, поверю, — спросонья пробормотал я. — Два часа ночи. Даже суды присяжных выносят оправдательные приговоры за убийство сестер, которым вздумалось будить братьев в такое время.

— Люк сейчас с Цезарем.

— Мне плевать, с кем он: с Цезарем или с тремя волхвами. Я хочу спать.

— Он вывел тигра из клетки. Они в сарае.

Мы вылезли из окна и неслышно пробрались по двору. Дверь сарая была слегка приоткрыта. Внутри горела керосиновая лампа. Люк, держа в руках цепь и кнут, водил Цезаря по кругу. После брат обернул проволочное кольцо ветошью, смоченной в керосине, поджег ее и велел тигру прыгать.

— Давай, Цезарь, — скомандовал Люк.

Зверь пролетел через кольцо с легкостью солнечных лучей, проникающих сквозь оконное стекло. Затем еще раз обошел сарай и снова прыгнул через пылающее кольцо, демонстрируя силу и скорость. Люк трижды щелкнул кнутом. Тигр послушно вернулся в клетку. Люк наградил тигра куском оленьего мяса, а когда тот проглотил угощение, потерся головой о голову Цезаря.

— Сумасшедший, — шепнул я Саванне.

— Нет, — возразила она. — Это твой брат Люк. Он восхитительный.

Глава 14

Я рос, ненавидя Страстные пятницы. Они были ежегодными помрачениями, никак не связанными с теологией, зато имевшими прямое отношение к ритуалам, верованиям нашего деда и его странному перекосу по части поминовения Страстей Христовых.

Каждый год в Страстную пятницу Амос Винго отворял сарай за домом и смахивал пыль с девяностофунтового креста, сделанного им еще в четырнадцатилетнем возрасте, когда его вдруг охватило религиозное неистовство. В этот особый день дед с полудня до трех часов проходил с крестом всю улицу Приливов, дабы напомнить заблудшим и грешным согражданам о невообразимых страданиях Иисуса Христа, имевших место в незапамятные времена на горе Голгофе близ Иерусалима. Страстная пятница, завершение литургического года, являла собой «Гран-Гиньоль» [117] моего деда, когда экстаз святого тесным образом переплетался с безумством пациента психиатрической клиники. Каждый раз, когда дед таким образом тащился по улице Приливов, в нем было какое-то непонятное очарование.

117

Парижский театр ужасов, просуществовавший с 1897 по 1963 г.

Я бы предпочел, чтобы дед отмечал Страстную пятницу более спокойным и разумным способом. Меня коробило, когда я видел, как его костлявое тело сгибается под тяжестью креста, как дед с трудом передвигается по улице, останавливаясь на перекрестках, одинаково безразличный к насмешкам и восхищению земляков. По его одеянию обильно струился пот, а губы безостановочно шевелились, неслышно прославляя Творца. Для одних мой дед казался символом величия, для других — редкостным придурком. Каждый год шериф выписывал ему штраф за нарушение правил уличного движения, и каждый год прихожане баптистской церкви специально собирали деньги на уплату этого штрафа. С течением времени дедовский экстравагантный «крестный путь» сделался чем-то вроде популярного зрелища, которое стало привлекать внушительное число паломников и туристов. Выстроившись вдоль улицы Приливов, они молились и читали Библию, пока дед пыхтел под тяжестью креста, торжественно воссоздавая далекое событие, которое изменило историю. Каждый год, в один из дней пасхальной недели, «Коллетон газетт» помещала фотографию деда с крестом на спине.

В детстве мы с Саванной часто просили деда перенести его шествие в Чарлстон или Колумбию. Нам представлялось, что эти города в глазах Господа гораздо греховнее и порочнее маленького сонного Коллетона. Бабушка совершала собственное «распятие», удаляясь в спальню с бутылкой джина «Бифитер» и кипой старых номеров «Полицейской газеты», которые заимствовала из парикмахерской Фейдера. К трем часам, когда заканчивался «крестный путь», бутылка пустела, и бабушка почти на сутки впадала в коматозное состояние. В субботу она просыпалась с раскалывающейся головой и заставала деда на коленях — тот молился за ее прекрасную, но нетрезвую душу.

Самые горестные для каждого христианина часы усугублялись для Амоса созерцанием распростертого неподвижного тела жены. Бабушка использовала джин в качестве самозащиты, не желая участвовать в благочестивом действе мужа. Противоположность их характеров рождала странное благозвучие. Воскресным утром, ослабевшая после выпитого, бабушка, по ее выражению, «восставала из этих чертовых мертвых» и отправлялась вместе с дедом на воскресную службу — единственный раз в году. Наряду с «крестным путем» деда посещение церкви в этот день сделалось традиционным для Коллетона.

Оставалась пара дней до Страстной пятницы. Мы с Саванной купили в аптеке Лонга бутылку вишневой кока-колы и пошли на речную запруду. Мы сидели, потягивая газировку, и смотрели на манящих крабов [118] , что ползали в речном иле.

— Опять Страстная пятница на носу, — начал я. — Ненавижу этот день.

Она улыбнулась и ущипнула меня за руку.

— Винго не мешает раз в год пережить полное унижение. Послушать, как весь город смеется сначала над дедом, потом над нами. Это закаляет характер.

118

Манящие крабы — название крабов семейства Uca. Иногда их называют крабами-скрипачами.