Принц

Райз Тиффани

Но в небе светили звезды, а солнце пряталось за горизонтом. Казалось, прошел час, хотя более рациональная часть мозга Кингсли знала, что все только ощущалось так долго. Боль остановила время в некотором, даже более мощном отношении, чем способна скука. Экстаз прошел в считанные секунды. Агония длилась вечно. И на холодном скалистом утесе, с Сореном ставящим ему синяки с каждым прикосновением, Кингсли имел и то, и другое.

– Пожалуйста…, - слово слетело с губ Кинга, прежде чем он даже подумал об этом. Он сказал это снова. И еще раз.

– Скажи мне, - приказал Сорен, толкая его плашмя на живот.

Кингсли повернул голову,

чтобы защитить лицо от камня. Но Сорен остановил его прикосновением. Согнув руку, он расположил ее на земле. С благодарностью, Кингсли лег щекой на предплечье Сорена. Этот жест, такой простой, но такой бережный, почти погубил его. Он бы заплакал от радости, если бы уже не плакал от боли.

– Я не знаю...

И он не знал. Не знал, почему он сказалпожалуйста, не знал, о чем он просил. Но ему нужно было что-то от Сорена.

Как-то инстинктивно Сорен, казалось, понял, в чем нуждался Кингсли даже лучше, чем он знал сам. С последним выпадом, он толкнулся в него и кончил в полной тишине, зубами оставляя синяк на шее Кингсли.

Кингсли прикусил руку Сорена, чтобы заглушить собственный стон боли, когда Сорен медленно выходил. Он схватил Кингсли за плечи и перевернул его на спину. В свете луны и звезд, Кинг смотрел, как Сорен расстегнул рубашку и стащил ее. Он аккуратно сложил ее, поднял шею Кингсли и положил рубашку ему под голову. Кинг расслабился на импровизированной подушке и отвел глаза, пока Сорен смотрел на него сверху вниз. Инстинктивно, Кингсли знал, что не должен встречать взгляд Сорена без разрешения. Сейчас он был меньше, чем человек, и не заслуживал тех же привилегий, что и другие люди. Или, возможно, Сорен был больше, чем человек прямо сейчас, и, следовательно, имел право играть роль Бога среди людей. Играть роль? В этот момент, с луной на его плече и всем миром у его ног, Сорен был Богом.

И Бог поцеловал его.

Поцелуй сначала поразил его своей совершенной мягкостью. Губы Кингсли раскрылись, и он вдохнул воздух Сорена. Сорен распахнул рот Кинга шире. Их языки соприкоснулись и переплелись. Сорен не просто пах как зима, он и на вкус был таким же. Несмотря на то, что теплый рот Сорена имел привкус льда, он успокаивал сухие и горящие губы Кингсли. Он хотел, чтобы Сорен растаял ему в рот, чтобы он смог выпить его.

Когда губы Сорена отстранились, Кингсли застонал от страдания. Поцелуй…в котором он мог бы жить вечность. Но он вздохнул от вновь обретенного блаженства, когда Сорен прижался губами к впадинке на его горле. И от его горла, губы Сорена двинулись к плечу Кинга. Правому, затем левому. Над сердцем, Сорен поцеловал его снова. Затем вниз по его груди и над твердой ровной поверхностью живота Кингсли. Если бы они были в постели, Кингсли бы вонзился пальцами глубоко в матрас, чтобы оставаться спокойным. Но не было ничего, кроме камня под ним. Он цеплялся за него и не нашел ничего, чтобы ухватиться.

Сорен, казалось, ощутил его потребность. Он взял руку Кингсли в свою и сплел их пальцы в замок. Интимность этого действия заполнила пространство внутри сердца Кингсли, а ведь он даже не подозревал, что там было пусто. Он хотел все прекратить прямо там и сейчас, чтобы он смог поговорить с Сореном об этом. То, что они делали сейчас, Кингсли знал, было столь же мощным, как миллионы лет солнца и ветра и дождя, что вырезали это плато из склона горы. Каждый поцелуй вырезал что-то из старого Кингсли и создавал новую форму из него.

Однако поцелуи Сорена спускались

ниже, и он взял Кингсли в свой рот. И тогда Кинг больше не хотел ничего останавливать. Это может продолжаться вечно. Десятки девушек делали это с ним в прошлом, и он всегда любил это, знали ли они или нет, что делают. Вид невинных девичьих лиц между его ног, с его членом между их мягких, ангельских губ, губ, которыми они целовали своих бабушек, и девиантности этого действия было достаточно, чтобы он кончал с впечатляющим успехом каждый раз. Но теперь, когда Сорен делал это ему, весь смысл акта изменился. Он чувствовал себя недостойным чувствовать рот Сорена на себе. Раньше, со своими девочками, минетбыл его правом. Он просил об этом и получал его. С Сореном это ощущалось, словно подарок, которого он не заслуживал. Удовольствие было сверх всего, что он чувствовал за всю свою жизнь. Ничто не приравнивалось к нему. Ничто и никогда.

Кингсли выгнулся, пока его захлестывала волна за волной. Его бедра приподнялись с земли, и пальцы крепко сжали пальцы Сорена. Он зажмурился, когда Сорен подвел его к самому краю. Затем, внезапно, его тело ощутило поток холодного воздуха, когда Сорен отстранился от него. Без предупреждения Кингсли был вынужден опять встать на четвереньки. Он не мог остановить оргазм, поэтому, когда он кончил, это произошло не в рот Сорена, а на холодную каменную почву под ним.

Внезапная перемена в поведении Сорена пристыдила его. Его сперма на земле пристыдила его. То, как Сорен неподвижно удерживал его, пока Кингсли переводил дыхание, пристыдило его. Последняя дрожь оргазма прошла через него, и удовольствие, которое он принял со стыдом, пристыдило его.

Кинг перевернулся на спину и поморщился от боли. Что будет завтра? Он практически страдал, желая увидеть рубцы и синяки. Они были подарками для него, подарками от Сорена. Кингсли будет дорожить каждым моментом, когда будет носить их, и когда они исчезнут, он попросит еще.

Абсурд, не правда ли? Дорожить синяками, словно те были золотыми? Безумие. И, тем не менее, правда. Что-то пробудилось внутри Кинга. Что-то, чего он не мог сдержать. Он опять широко раскинул руки, как будто сдавался небу. И, не осознавая почему, он начал смеяться. Смех наполнил его доверху и излился из него. Он поднялся в воздух и возрос, скатившись к лесу, и эхом раздался через всю долину внизу.

И Кингсли услышал кое-что другое. Другой смех. Смех Сорена. Слышал ли он, как Сорен смеется раньше? Нет, конечно, нет. Он бы запомнил такой звук. Такой не свойственный ему, такой легкий и живой, но столь весомый и реальный. Если бы Бог смеялся, это звучало бы так же.

Сорен дотянулся до Кинга и притянул его ближе. Кингсли лег поперек ног Сорена и расслабился в жаре его тела. Сорен закинул руку на спину Кингсли, и в тишине они оба уставились в ночь. Они молчали в течение, по крайней мере, пяти полных минут, пока Сорен не заговорил снова.

– Ты замерз? – спросил он.

– Нет. Я в порядке.

– Ты хорошо справился.

Сорен провел двумя пальцами вниз по позвоночнику Кингсли, и тот возликовал от прикосновения.

– Merci, - вздохнул Кинг.

Ему не терпелось услышать эти три слова от Сорена, те же три слова, что Кингсли сказал ему после их первой ночи на лесной почве. Но по какой-то причине «Ты хорошо справился» казалось серьезнее, чем простое «Я люблю тебя».

– Уже поздно. Тебе надо поспать. Одевайся. Я отведу тебя обратно в постель.