Принцесса для Узурпатора
Шрифт:
– Пап... то есть...
Я не знала, как мне теперь его называть. По имени? Что ж, видимо так.
– Лофрэт (он вздрогнул, когда я назвала его по имени), но кто же тогда моя мать? Она жива?
У меня было плохое предчувствие. Очень плохое. Мой бывший отец отвернулся к стене и проговорил хриплым голосом:
– Кэйко Такаги.
Глава двадцать пятая. Горькая правда (3)
Я ощутила внезапную пустоту в сердце. Голова
– Кэйко? Кэйко-сама?! - заставила я себя это сказать осипшим голосом.
Услышав шорох сбоку, я увидела Кэйко-сама, выходящую в человеческом облике в темно-синем кимоно. Да, кимоно... так называлась эта одежда. Я вспомнила, что видела ее в одной из книжек в папиной... то есть в библиотеке Лофрэта.
На ее величественном лице появилась мягкая улыбка, а потом я услышала ее спокойный голос, обращенный ко мне:
– Так и есть, Виктория. Точнее, Котонэ.
Она произнесла мое имя с такой теплотой и любовью, что мне даже стало как-то неуютно. Кэйко-сама протянула мне руку, сделав шаг вперед.
Самым ужасным было то, что я не помнила лица своей матери, не помнила ее голоса, не помнила ничего связанного с ней. Все воспоминания давным-давно улетучились, словно утренний туман. Я кинула взгляд на своего бывшего отца - он выглядел больным и жалким.
Столько всего пережить, и теперь умирать в одиночестве без друзей и семьи после тяжелого разговора со мной о правде и своей боли, которую он носил в сердце столько лет. Лофрэт стал для меня родным за все эти годы, а Кэйко была если не чужой, то просто знакомой. Мне было очень жаль, но я ничего не чувствовала к этой женщине... Говорят, что матери чувствуют своих детей, но дело в том, что дети не чувствуют матерей. Я вновь подошла к Лофрэту, опустилась рядом с ним у кровати и обняла его за шею, уронив голову на грудь, со знакомым мне с детства запахом, по которому я узнавала своего отца.
– Ты не должен умереть! Не должен.
Представляю, какое лицо было у Кэйко, но меня (странное дело!) больше волновало то, что происходило сейчас, чем мое далекое прошлое. Я не могла на него злиться или осуждать. Я понимала, что он привязан ко мне и любит меня из-за чар, наложенных в детстве, но я-то любила по-настоящему. Нельзя перестать любить человека просто потому, что он совершил ошибку. Если бы все было так, можно ли было бы это вообще называть любовью? Вряд ли.
Эх, не хотела я плакать! Но слезы сами заструились у меня по щекам. Я смотрела на изрезанное морщинами лицо моего старика. Он с улыбкой утер мне глаза своими сухими пальцами, мои губы сами собой растянулись в улыбке.
– Мне очень жаль, что так вышло, лис... Виктория, - исправил он сам себя.
Я поняла, что Лофрэт думает, что недостоин больше называть меня прозвищем, которое он дал мне как своей дочери. Печально. Он приложил руку к моей щеке и посмотрел на меня уставшим взглядом.
– Я долго не хотел осознавать и принимать то, что ты должна быть со своей настоящей семьей. Какой бы она ни была, - бросил он недовольный взгляд на Кэйко, и я даже не знаю, почему.
Слезы
– Ты должна знать, что я любил тебя всегда как свою собственную дочь, и никакой другой дочери у меня не будет, я...
– Пап, не говори так, словно собираешься помирать! - хмуро возразила я. - Я тебе не дам! Все равно ты останешься моим единственным папкой, которого я люблю. Прости, что назвала тебя по имени.
Он провел пальцем по моей щеке и ответил:
– Я хотел увидеть тебя прежде, чем умру. Слышать от тебя эти слова и видеть твое лицо последним, что я вижу в этой жизни - самое лучшее, что могло случиться со мной перед смертью.
– Пап!
– Я вижу эти глаза и думаю о том, что... - голос оборвался, он судорожно вздохнул, мышцы шеи напряглись, я вытаращила глаза и сжала его руку.
– Кэйко-сама, сделайте что-нибудь! - умоляюще воскликнула я, обернувшись и глядя на женщину.
Ее лицо было непроницаемо и спокойно. Идеальная маска. Мне стало немного не по себе, когда она заговорила бесцветным голосом:
– Прости, но нельзя уже ничего сделать. Я говорила тебе это и раньше.
Я всхлипнула и услышала, как он хрипло выдохнул. Потом увидела, как папины глаза медленно закрылись, а его рука соскользнула с моей щеки, повиснув на краю кровати.
Папка помер.
Я не сразу осознала то, что произошло. В ушах у меня зазвенело, перед глазами словно появилась пелена тумана. Это было похоже на кошмар, в котором кричишь без голоса и не можешь решать свою судьбу. Передо мной словно пронеслась вся жизнь. Все наши совместные с папкой дела, болтовня, смех, игры, обучение, завтраки, обеды и ужины. Все осталось у меня лишь в голове, такого больше никогда не будет. И мы никогда не вернемся вместе в королевство. Все. Его нет. Нигде.
Наконец, я поняла, что случилось. Внутри защемило, стало больно и тяжело.
– Он... умер, - проговорила я ломающимся голосом и, убрав от него дрожащие пальцы, поднялась.
Он был мертв, окончательно и бесповоротно. Слезы крупными градинами текли по щекам, скатывались на губы, и я ощущала их солоноватый вкус.
«Почему так скоро? Он не успел даже договорить! Мы не успели вернуться! И во всем виновата я... Если бы мы только сдались! Ничего бы этого не было. Я бы до конца жизни не узнала правды и жила спокойно, а папка был бы жив. Глупая, глупая Виктория!»
«Но тогда бы и меня не было», - грустный голос Виктора в голове.
«Ты-то еще зачем нужен?! Всего лишь часть моего сознания! Никто!»
Я не должна была быть с ним так груба. Виктор не был ни в чем виноват. Боль и сожаление заставляли произносить меня такие слова.
«Молчишь?! Ну и молчи!»
Я размазывала слезы по щекам, когда вдруг ощутила касание рукой моего плеча и, обернувшись, увидела перед собой лицо Кэйко, идеальное и спокойное.
– Его нужно отпустить и отправить дальше.