Принцесса Клевская (сборник)

де Лафайет Мари Мадлен

– Я крайне огорчена, – промолвила принцесса Клевская, – что причиняю вам такие неприятности. Я вижу, они действительно велики; но это вина принца Клевского, а не моя.

– Ваша вина в том, – возразила дофина, – что вы дали ему письмо. Вы единственная на свете жена, которая делится с мужем всем, что ей известно.

– Признаю, что я виновата, Мадам, – отвечала принцесса Клевская. – Но подумайте о том, как исправить мою вину, а не о том, как ее определить.

– Не помните ли вы с точностью, что было в этом письме? – спросила дофина.

– Да, Мадам, – проговорила принцесса Клевская, – помню, я прочитала его не один раз.

– Коль так, – сказала дофина, – то вам следует отправиться тотчас же и устроить, чтобы оно было написано какой-нибудь неизвестной рукой. Я пошлю его королеве; она не покажет его тем, кто его видел. А если она это сделает, я буду стоять на том, что это и есть то письмо, которое дал мне Шатляр, а он не осмелится мне перечить.

Принцесса Клевская взялась за это поручение с тем большей готовностью, что решила послать за господином де Немуром, чтобы вернуть себе

письмо, дать его переписать слово в слово, подражая при этом почерку как можно точнее; она думала, что королева непременно попадется на этот обман. Едва оказавшись дома, она рассказала мужу о затруднениях дофины и попросила его послать за господином де Немуром. Его нашли; он спешно приехал. Принцесса Клевская рассказала ему все то же, что и своему мужу, и попросила вернуть письмо; но господин де Немур отвечал, что уже отдал его видаму де Шартру, который так обрадовался письму и избавлению от грозившей ему опасности, что тотчас же отослал письмо подруге госпожи де Темин. Принцесса Клевская оказалась перед новым препятствием; посовещавшись, они решили написать письмо по памяти. Они заперлись для работы; было велено никого не впускать, людей господина де Немура отослали. Такой дух таинственности и сообщничества был немалым очарованием для герцога и даже для принцессы Клевской. Присутствие мужа и забота о судьбе видама де Шартра словно развеивали ее опасения. Она испытывала лишь удовольствие видеть господина де Немура и от этого такую чистую, неомраченную радость, какой никогда не знала; эта радость придавала ей свободу и веселость, которых господин де Немур никогда в ней не видел и которые еще усиливали его любовь. Так как у него не было еще столь приятных минут, оживление его возрастало; и когда принцесса Клевская пожелала начать наконец припоминать письмо и писать его, герцог, вместо того чтобы помогать ей всерьез, только прерывал ее и говорил всякие забавные вещи. Принцесса Клевская тоже прониклась этой веселостью, так что они оставались взаперти уже долгое время, и от дофины уже дважды приходили к принцессе Клевской с просьбой поторопиться, а они не дошли еще и до середины письма.

Господин де Немур был рад продлить столь приятное для него времяпрепровождение и забыл о делах своего друга. Принцесса Клевская не скучала и также забыла о делах своего дяди. Наконец к четырем часам письмо было едва закончено, и оно было написано так плохо, почерк так мало был похож на тот, которому пытались подражать, что королева должна была бы вовсе ничего не предпринимать для прояснения истины, чтобы ее не узнать. Так что она не была обманута, как ни пытались ее уверить, что письмо адресовано господину де Немуру. Она оставалась убеждена не только в том, что письмо обращено к видаму де Шартру, но и в том, что дофина к нему имеет отношение и что между ними существует сговор. Эта мысль настолько разожгла в ней ненависть к дофине, что она никогда ее не простила и преследовала до тех пор, пока не вынудила покинуть Францию.

Что до видама де Шартра, то он в глазах королевы был погублен. Кардинал ли Лотарингский завладел уже ее душой, или эта история с письмом, показавшая ей, что ее обманывают, помогла ей разгадать и все прежние хитрости видама, но он так больше и не сумел по-настоящему помириться с ней. Их связь была разорвана, и впоследствии королева погубила его во время заговора в замке Амбуаз [275] , в котором он был замешан.

После того как письмо отослали к дофине, принц Клевский и господин де Немур уехали. Принцесса Клевская осталась одна, и, как только ее перестала наполнять та радость, которую рождает присутствие любимого человека, она словно очнулась от сна. Она с изумлением наблюдала чудесную разницу между тем состоянием, в котором была накануне вечером, и тем, в котором оказалась нынче; она вспоминала, какую неприязнь и холодность выказывала господину де Немуру, пока думала, что письмо госпожи де Темин адресовано ему, и каким спокойствием, какой мягкостью сменилась эта неприязнь, как только он уверил ее, что письмо не имеет к нему касательства. Когда она думала, что вчерашним днем упрекала себя за те свидетельства неравнодушия к нему, которые могли родиться из чистого сострадания, а потом знаками неприязни дала ему убедиться в своей ревности, которая служит непреложным доказательством страсти, то не узнавала саму себя. Когда же она подумала, что господин де Немур ясно видел, что она знает о его любви, что, несмотря на это, она обходится с ним не более сурово даже в присутствии мужа, что, напротив, никогда еще она не смотрела на него так милостиво, что она побудила принца Клевского послать за ним и что они провели весь день вдвоем, наедине, то решила, что она вошла в сговор с господином де Немуром, что она обманывает мужа, менее всех мужей на свете того заслуживающего, и что, к стыду своему, она оказалась недостойна уважения даже того, кто ее любил. Но что было самым для нее непереносимым – это воспоминание о том, как она провела ночь и какую жгучую боль причиняла ей мысль, что господин де Немур любит другую и что она обманута.

275

…во время заговора в замке Амбуаз… – См. примеч. 11. Идейным вдохновителем заговора явился принц де Конде, непосредственным организатором – Годфруа де Лареноди. Однако Гизам стало известно о готовящемся выступлении, заговор окончился неудачей и был потоплен в крови.

До той поры она не знала мучительных тревог подозрения и ревности; она помышляла лишь о том, как запретить себе любить господина де Немура, и

не испытывала опасений, что он любит другую. Хотя сомнения, вызванные этим письмом, и рассеялись, они все же открыли ей глаза на то, что у нее есть риск быть обманутой, и породили неведомые ей доселе чувства недоверия и ревности. Она удивлялась, как это не подумала прежде, сколь маловероятно, чтобы такой человек, как господин де Немур, который всегда вел себя так ветрено с женщинами, оказался способен на искреннюю и прочную привязанность. Она видела, что почти невозможно, чтобы она была довольна его страстью. Но как я могу быть довольна, спрашивала она себя, и как я хочу поступить с этой страстью? Дозволять ее? На нее отвечать? Завязать любовное приключение? Оказаться недостойной принца Клевского? Оказаться недостойной самой себя? Наконец, испытать то жгучее раскаяние и ту мучительную боль, какие несет с собой любовь? Я побеждена, повергнута ниц склонностью, которая влечет меня против воли. Все мои решения тщетны; вчера я думала все то же, что думаю и сегодня, но сегодня я делаю все противоположное тому, что решила вчера. Мне нужно отказаться от общества господина де Немура; нужно уехать в деревню, каким бы странным ни показался мой отъезд; и если принц Клевский будет упорствовать, препятствуя ему или желая узнать его причины, быть может, я причиню боль ему и себе, но открою их. Она остановилась на этом решении и провела весь вечер у себя, не поехав к дофине узнать, что сталось с поддельным письмом к видаму.

Когда вернулся принц Клевский, она сказала ему, что хочет отправиться в деревню, что чувствует себя нездоровой и что ей нужно подышать свежим воздухом. Принц Клевский, которого ее цветущая красота разубеждала в серьезности ее недугов, сначала посмеялся над мыслью о таком путешествии и ответил, что она забыла о приближающихся свадьбах двух принцесс и турнире и что у нее не так уж много времени, чтобы подготовиться и появиться там убранной столь же великолепно, как другие дамы. Доводы мужа не переменили ее намерения; она просила его позволить, чтобы, пока он будет в Компьене с королем, она поехала бы в Куломье, прелестный загородный дом в одном дне пути от Парижа, на постройку которого они положили много забот. Принц Клевский согласился; она отправилась туда, не собираясь скоро возвращаться, а король уехал в Компьень, где должен был пробыть всего несколько дней.

Господин де Немур был очень огорчен, что не видел принцессу Клевскую с того дня, который так приятно провел с нею и который укрепил его надежды. Нетерпеливое желание снова ее увидеть не давало ему покоя, так что, когда король вернулся в Париж, он решил поехать к своей сестре, герцогине де Меркёр [276] , жившей в деревне недалеко от Куломье. Он предложил видаму отправиться вместе с ним; видам охотно принял предложение, которое господин де Немур сделал в надежде повидать принцессу Клевскую и навестить ее вместе с видамом.

276

Герцогиня де Меркёр – Жанна Савойская (1532–1568), дочь Филиппа Савойского и Шарлотты Орлеанской-Лонгвиль, сестра герцога де Немура, с 1555 г. – вторая супруга Никола Лотарингского (1524–1577), герцога де Меркёра.

Госпожа де Меркёр очень обрадовалась их приезду и думала только о том, как их развлечь и доставить им все удовольствия сельской жизни. Во время охоты на оленя господин де Немур заблудился в лесу. Расспрашивая дорогу назад, он узнал, что оказался неподалеку от Куломье. Заслышав это название, Куломье, он не раздумывая и без всякой цели поскакал во весь опор в ту сторону, какую ему указали. Он очутился в лесу и выбирал наугад тщательно расчищенные тропинки, полагая, что они приведут его к замку. Тропинки шли к небольшому домику, на первом этаже которого помещались зала и две примыкавшие к ней комнаты; одна выходила в цветник, отделенный от леса лишь изгородью, а другая – в аллею парка. Он вошел внутрь и стал бы разглядывать красоту убранства, если б не заметил, что по этой аллее к домику идут принц и принцесса Клевские в сопровождении многочисленной челяди. Он не ожидал найти здесь принца, с которым расстался у короля, и потому первым его побуждением было спрятаться; он вошел в комнату, выходившую в цветник, в надежде выбраться из нее через дверь, ведущую к лесу. Но, увидев, что принцесса Клевская и ее муж сели у стены домика, что их слуги остались в парке и не могли приблизиться к нему иначе, как пройдя мимо принца и принцессы Клевских, он не смог отказать себе в удовольствии поглядеть на принцессу и удовлетворить свое любопытство, послушав ее беседу с мужем, который вызывал у него ревности больше, чем любой из соперников.

До него донеслись слова принца Клевского:

– Но почему же вы не хотите вернуться в Париж? Что удерживает вас в деревне? С некоторых пор у вас появилась склонность к уединению, которая удивляет и огорчает меня, потому что она нас разлучает. Мне кажется даже, что вы печальнее, чем обыкновенно, и боюсь, что у вас есть какой-то повод печалиться.

– У меня нет ничего тягостного на душе, – отвечала она в замешательстве, – но при дворе так много суеты, вокруг вас так много людей, что тело и душа не могут не утомляться и не искать отдыха.

– Женщинам ваших лет, – возразил он, – не свойственно искать отдыха. Ваша жизнь дома и при дворе не слишком утомительна, и я скорее готов опасаться, что это мое общество вам докучает.

– Вы были бы весьма несправедливы ко мне, если б так думали, – промолвила принцесса Клевская, смутившись еще больше. – Но молю вас позволить мне не уезжать отсюда. Я была бы несказанно рада, если б вы могли здесь остаться, только бы вы были одни, без этой толпы людей, которые никогда вас не покидают.