Принцесса Конде

Санд Жаклин

– Я все-таки не угодил вам, ваше высочество? – наконец, тихо спросил он.

«Бог мой, чувствую себя двадцатилетним мальчишкой!»

– Напротив, аббат…

Она решилась взглянуть на любимого. В ее глазах были надежда и смятение.

Они первый раз смотрели друг другу в глаза без свидетелей.

К сожалению, это продолжалось недолго. Появилась Элиза, которая напомнила, что ужин подан, и пришлось проследовать в столовую.

– Андре, вы заболели?

Голос раздался над самым ухом. Аббат де Линь через силу открыл глаза. В ушах противно

гудело. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, где он находится.

Голос принадлежал органисту. Находился Андре в своей келье. В приоткрытое окно дул холодный воздух. Перед глазами аббата колебалось зыбкое пламя свечи, которую держал Блез. А сам Андре лежал на застеленной постели. Как вернулся нынче ночью из Беруара, так и повалился без сил. Камзол слегка помялся, но это не беда. Повел рукой по щеке и почувствовал как будто вмятину на коже, словно старый глубокий шрам. Да откуда же? Потом догадался: верно, это отпечаток брошки, которой застегивают воротник; уснул, придавив ее щекой, вот и остался след.

– Который час?

Ай, черт! Голос был глухим, хрипловатым.

Блез тихо хмыкнул.

– Чем вы вчера занимались, святой отец? – ехидно спросил он.

– Пел. А не то, что ты подумал! – огрызнулся Андре. – Три часа итальянских песен, испанских серенад и французских пасторалей на тексты из лэ [5] Марии Французской…

– У красивой девушки из знатной семьи хороший голос? – Блез посерьезнел.

– Великолепный! – нисколько не кривя душой, признался Линь. – Пели до двух часов ночи… Она еще и на клавесине играет.

5

Лэ – во французской литературе XII–XIV веков стихотворное повествовательное произведение лирического или лирико-эпического характера.

– У тебя пальцы в крови! – озабоченно сообщил дю Мулен. – Посмотри только!

Андре посмотрел. И усмехнулся.

– Это лютня виновата. Хороший инструмент с дрянными старыми струнами. Нужно будет заменить, если не хочу остаться без рук.

– Ага! Песнопения продолжатся?

Андре благословил темноту в комнате, потому что щеки его моментально вспыхнули.

– Ты пришел мне что-то сказать? – спросил он, вставая.

Вопрос был задан с явным намерением переключить внимание собеседника, но простодушный Блез даже не понял уловки и вместо того, чтобы сказать Андре: «Ты уходишь от ответа», сам принялся отвечать:

– Ага. Я пришел сказать тебе, что через десять минут будут звонить к службе, а ты до сих пор валяешься на кровати в светском платье. Хоть бы переоделся!

Вот это уже было серьезно! Вчера прогулял службу, сегодня опоздал на нее…

Андре стал разоблачаться, чертыхаясь и путаясь в лентах и крючках. Блез, хихикая, наблюдал за приятелем. Когда де Линь переоделся, дю Мулен сказал ему, фыркая в кулак:

– Ну у тебя и вид! Посмотри в зеркало!

О, на это лучше было не смотреть! Андре с тихим стоном принялся раздирать гребнем всклоченные волосы, смоченные вчера для завивки

сладкой водой и потому противно липкие.

Сутану Андре застегивал уже на бегу. Едва они выскочили во внутренний двор, как ударил монастырский колокол. Приятелям пришлось поторопиться, чтобы занять свои места.

Андре смотрел на витражи и чувствовал, что с ним что-то произошло. Что-то очень важное, чего он пока не понимал. Во всяком случае, ранняя месса нынче радовала его.

– Domine Deus, amo te super omnia proximum meum propterte, quia tu es summum, infinitum, et perfectissimum bonum, omni dilectione dignum. In hac caritate vivere et mori statuo. Amen.

«Да, Господь Бог, – повторял Андре про себя, – люблю тебя превыше всего земного, ибо Ты есть высшее, бесконечное и совершеннейшее добро, достойное всякого предпочтения. С этой любовью живу и умру».

Аминь! – соглашался орган.

Нынче утром все было не так, как всегда.

Что-то ушло. Что-то пришло и пело в груди сладостной песней. Андре ощутил полузабытый молитвенный экстаз и горячее желание поведать Господу все самое сокровенное, попросить его о благодати и благословении…

…После мессы были дела, но они быстро разрешались словно сами собой.

Таким образом, к полудню преподобный де Линь оказался свободен. Поначалу он хотел пойти в церковную библиотеку. Потом передумал.

Некоторое время он помогал Блезу переписывать музыкальные партии: это было чисто механическое занятие, не мешавшее думать.

А потом Андре вдруг понял, что не простит себе, если прямо сейчас, сию секунду, не поедет в Беруар. Элиза обмолвилась, что к обеду будет жареный карп.

– Блез… Я отлучусь часа на три-четыре? Скажи, что меня не будет к обеду, я поехал по делам…

Усилием воли он заставил себя ничем не выдавать свое волнение. Почти получилось. Голос, во всяком случае, точно не дрогнул. Щеки, возможно, порозовели, и то самую малость.

– Скажу, – тоскливо пообещал дю Мулен.

Больше он ничего спрашивать не стал. Минут десять понадобилось для того, чтобы переодеться. К обеду будет жареный карп. И еще что-нибудь постное, но вкусное…

Конь, похоже, уже знал дорогу. Во всяком случае, он уверенно поскакал в сторону Беруара.

На ступеньках лестницы Андре нос к носу столкнулся с госпожой де Лонгвиль. Странное дело, девушка вышла в парк одна, без своего вечного провожатого. Андре ничего не имел против шевалье де Ру, да и Элизу любил почти как сестру, но чем дальше, тем больше присутствие посторонних мешало ему. И, кажется, не только ему. Во всяком случае, не далее как вчера Анна-Женевьева предпочла аккомпанировать их пению только одной рукой – правой. Левую мадам де Лонгвиль на добрую четверть часа оставила в ладонях Андре под предлогом того, что ее необходимо согреть и вернуть в рабочее состояние. Девушка позволила аббату почти коснуться губами кончиков ее пальцев, то есть совсем даже не почти. На самом деле Андре украдкой перецеловал каждый доверенный ему пальчик, с трепетом ожидая, когда же гордая герцогиня вспомнит о правилах приличия. Но девушка лишь отчаянно краснела и мужественно продолжала терзать клавиши.