Принцесса Конде

Санд Жаклин

Лонгвиль появился двадцать минут спустя, наряженный в один из своих невыносимых камзолов – на сей раз канареечного цвета.

– Что за спешка, сударыня? – осведомился он, щелчком взбивая кружевные манжеты. – Или вы принесли мне радостную весть?

Анна прекрасно понимала, о чем говорит муж. Внезапно ей вспомнилось лицо Андре. Вспомнилось, как он обнимал ее всего несколько часов назад. И это придало ей силы. Анна-Женевьева холодно посмотрела на мужа.

– Полагаю, вам знакома эта бумага, сударь.

Вынув из-за корсажа сложенный вчетверо листок,

Анна протянула его супругу.

Герцог, нахмурившись, развернул лист и, пробежав глазами по первым строчкам, побледнел. Лицо его стало похоже на уродливую маску. Анна сегодня словно видела мужа впервые: трясущиеся щеки, крючковатый нос в черных точках, дряблая шея.

– Откуда это у вас?! И почему… это не почерк Гастона…

– Действительно, это почерк мой, – любезно кивнула Анна. – Я переписала текст, чтобы не подвергать опасности оригинал.

– Где он? – прорычал Лонгвиль. – Где бумага?!

– В надежном месте. И останется там, если вы не будете делать глупостей.

Но герцог не внял предупреждению. Отшвырнув листок, он шагнул к жене и, взяв ее за плечи, резко встряхнул. Анне-Женевьеве стоило огромного труда сохранить спокойствие.

– Глупая сучка! Отдай мне бумагу! Немедленно!

– Нет, сударь, – холодно произнесла Анна. – Сейчас же отпустите меня! Если со мной что-либо случится, вы об этом сильно пожалеете!

Может быть, герцог понял по ее тону, что она не шутит. А может быть, когда шел сюда, заметил шевалье де Ру, дежурившего в соседней комнате. Как бы там ни было, Лонгвиль отпустил жену и отступил на шаг, продолжая сверлить ее ненавидящим взглядом.

– Как эта бумага оказалась у вас?

– Очень просто: я всего лишь исполняла заповеди Господни – была милосердной и жалостливой. Священники все время твердят нам об этом, но вы пренебрегаете их словами, а я нет. И вот Господь послал мне награду. Стоило пожалеть одно несчастное существо, и взамен я получила подарок. Бумага останется у меня, мсье. Она не попадет в руки Мазарини, если вы примете те условия игры, которые я предлагаю.

– Вы все-таки дочь своей матери, – процедил герцог.

– Да, я дочь Шарлотты-Маргариты. И хотя родители продали меня вам, я не собираюсь вечно оплакивать свою участь. – Анна сделала шаг вперед, и герцог невольно отступил. – Отныне я сама себе хозяйка. Я буду делать то, что желаю, встречаться с теми, с кем хочу, и проводить ночи в постели того человека, который приятен мне. Короче говоря, не с вами! Правда, раз в полгода вы все-таки будете допущены в мою спальню для исполнения супружеского долга: я помню данные мною клятвы. В остальное время будьте любезны держаться подальше от меня. Можете встречаться с госпожой де Монбазон – мне это совершенно безразлично! Но если вы или кто-то по вашему наущению обидит меня, отречение Гастона Орлеанского немедленно окажется в руках ваших политических противников! Вы поняли меня?

Герцог молчал довольно долго. Затем он холодно, но с заметной дрожью в голосе произнес:

– Вы жестоки, мадам. Неужели я причинил вам столько зла? Ах, впрочем,

это неважно. Значит, вы решили поиграть в политические игры?

– Только лишь в игры, касающиеся меня. Я больше не позволю со мной так обращаться. Это время прошло. А теперь убирайтесь с глаз моих и передайте моему отцу и тем, кто еще состоит с вами в заговоре, что у них не получится отыскать бумагу. Теперь она хранится там, где до нее никто не доберется. – Она возвысила голос. – Я была лишь игрушкой в ваших руках – ваших и моего отца. Куклой, с которой можно поступать как угодно. Представление закончилось, ваше высочество. Придется смириться с тем, что ни кукле, ни зрителям оно не понравилось.

Герцог резко поклонился и стремительным шагом вышел из комнаты; Анна услышала, как он кричит, чтобы ему подали карету, и без сил опустилась в кресло.

Заглянул взволнованный де Ру, слышавший каждое слово разговора.

– Все в порядке, мадам?

– Да, благодарю вас, Фабьен. – Анна улыбнулась верному слуге, испытывая громадное чувство облегчения. – Теперь все в порядке.

Эпилог

Весна окончательно прогнала зиму: вскрылся лед на реках, сугробы таяли, все реже подмораживало по ночам. Анна и Андре выехали из аббатства прогуляться: герцогиня только что омочила ноги в источнике, и верный Фабьен остался поболтать с Блезом, так как знал, что в обществе аббата его подопечной ничего не грозит.

– Куда поедем? – спросила Анна-Женевьева, когда серые стены аббатства скрылись за холмом.

– Куда тебе угодно. Но я хотел бы поговорить с тобой там, где нас никто не услышит.

– В таком случае давай направимся в ту рощицу. Ту самую, где мы были на нашей первой прогулке.

– К источнику? Хорошо…

Они молча ехали по равнине, наслаждаясь обществом друг друга и легкой беседой, но Анна чувствовала беспокойство Андре. Он был излишне напряжен, и герцогиня гадала, не случилось ли чего.

Снег в рощице почти стаял. Андре помог Анне спешиться, и они рука об руку прошли к источнику.

– Он все еще здесь, – прошептала герцогиня.

– А куда же ему деться? Он был и будет. Анна, послушай… – Аббат развернул ее к себе. – Я так счастлив все последние дни, но меня терзают сомнения…

– Ты меня не любишь? – ужаснулась герцогиня.

– Конечно же, я люблю тебя. Но я… я не уверен, что ты поступаешь правильно, отдавая мне свое сердце. Ведь я священник. Я никогда не смогу жениться на тебе, даже если…

– Даже если мой муж умрет – ты это хочешь сказать? Ах, Андре, все это неважно. – Она нежно провела пальцами по его щеке. – Мне все равно. Мы любим друг друга и мы вместе – чего еще желать?

– Ты говоришь так сейчас. Но через десять лет или больше…

– Мне так приятно, что я присутствую в твоих планах хотя бы на ближайшие десять лет. Чего ты боишься, Андре? Гнева Божьего? Но такая любовь, как наша, не может быть грехом.

– Нет, как раз Бога-то я не боюсь. Я боюсь, что ты поймешь, что ошиблась.