Принцесса на бобах

Мареева Марина Евгеньевна

Нина наконец протянула к ней руку, взяла осторожно и коснулась губами, щекой нежнейших лепестков. Взглянула на Диму.

Дима улыбался. Он был счастлив. Он сиял. Еще бы! Такой трофей, ему опять подфартило сказочно… Сказочно. Вот он на кого похож. Она подумала о том, что он похож сейчас на Ивана-дурака. На сказочного Иванушку, добывшего для своей королевы (Графини! Ну, да разница невеликая…) заветный ларец с каменьями драгоценными и златом.

Он вообще похож на Ивана-дурака. Русоволосый, светлоглазый, с этим

носом своим чуть привздернутым, простодушный и хитрованистый, удачливый и прокалывающийся на ерунде, иногда — недалекий, почти туповатый, иногда — умудренный, просекающий самую суть.

— Вот мой дом, — сказала Нина тихо. — Я уже пришла. Поезжай.

— Я не уеду, пока ты в подъезд не войдешь, — ответил Дима. — Ты иди. Я тебя провожу… взглядом…

Позвонила Лара. Снова позвонила. На сей раз она была настроена решительно, по-боевому.

У Димы шло совещание, расширенное, многочасовое. Приехали поставщики из Омска, разговор был первый, трудный, на повышенных тонах.

— Меня нет! — рявкнул Дима.

— Дмитрий Андреич, — шептала секретарша в трубку. — Она умоляет соединить. Говорит — вопрос жизни и смерти.

— Ну, давай. — Дима мысленно чертыхнулся. Кивнул Леве: мол, займи паузу.

— Дима… — Он услышал Ларин ломкий, капризный, с «плывущими», нетвердыми интонациями голосок и сразу понял — пьяна. — Дима… Я лежу в ванне. В теплой водичке. — Она хохотнула коротко, навзрыд. — Бритва — вот она. Очень острая бритва.

Дима покосился на Леву, на поставщиков. Глянул на часы, матерясь про себя, сатанея от бессильной злости… Черт бы побрал этих баб с их истериками, пьяным бредом и суицидальными угрозами!

— Ты там поплещись еще часик-полтора, — сказал он в трубку тихо, стараясь говорить как можно спокойнее. — Бадузанчику себе плесни. У меня совещание. Закончится — приеду.

— Дима. — Плеск воды (похоже, и в самом деле забралась в ванну), взвинченный смех, пауза, частое дыхание. — Дима, у меня очень острая бритва.

— Ладно, — сказал он зло. — Я понял. Буду через полчаса.

Посетители замолчали разом, выжидательно глядя на него.

— Господа, я прошу меня извинить. — Дима поднялся из-за стола и сокрушенно развел руками. — Я вынужден отлучиться. На час, не больше. Лев Евгеньевич, я полагаю, что имеет смысл обсудить детали контракта…

Лева кивал, дежурно и вымученно улыбаясь. Бедный Лева! Если бы он мог сейчас сказать компаньону все, что он думает о нем! О нем, о его бабах, в которых он, Дима, запутался, о делах фирмы, на которые ему, Диме, наплевать…

Но Лева только улыбался, демонстрируя изрядную выдержку. Лева был верный служака, он умел принимать огонь на себя.

Лифт не работал. Дима метнулся вверх по лестнице. Первый этаж, второй, третий… Мелькали лестничные пролеты, он

спешил, он задыхался от бега… Устал, взмок. Слишком быстро устал. Вот тебе твои пьянки и бессонные ночи — ты потерял форму. Надо бы заняться собой. Восьмой этаж… Ни фига она с собой не сделает, истеричка… Обычный бабий шантаж.

Дима подошел к Лариной двери, отдуваясь. Протянул руку к кнопке звонка… Дверь никто не открыл. Он позвонил снова. На всякий случай толкнул дверь ногой — ага, открыта!

Он вошел в прихожую.

— Лара!

Тишина. Теперь ему стало страшно. Дверь ванной была приоткрыта — там горел свет. Дима распахнул дверь и вскрикнул.

Лара лежала в ванне, запрокинув голову, привалившись затылком к кафельной стене. Глаза ее были закрыты, лицо не выражало ничего, кроме абсолютного, непроницаемого спокойствия.

Ванна была наполнена до краев. Темно-розовая вода. Темно-розовая.

Дима сдавленно застонал, шагнул к ванне, нагнулся над ней, сжал Ларины голые мокрые плечи…

Она открыла глаза, и Дима инстинктивно отшатнулся.

— Это вино, — сказала Лара, глядя на него в упор. — Красное вино. Одну бутылку я выпила, а другую вылила сюда, — она похлопала ладонью по воде, забрызгав Димин пиджак и белоснежную сорочку, — вместо бадузана.

И она закатилась хмельным смехом, растянувшись в ванне, — маленькая, ладненькая, голенькая…

Дима рывком поднял ее и содрал с крючка махровое банное полотенце. Лара обняла его, прижавшись мокрым скользким тельцем. Он отшвырнул от себя ее руки, она снова заливисто засмеялась. Влажные рыжие пряди, пахнущие вином, прилипли к ее лбу и шее.

Дима завернул ее в полотенце, отнес в комнату, огляделся, потом швырнул на диван, словно тюк.

— В спальню, — сказала Лара. — Отнеси меня в спальню.

— Сама дойдешь, — процедил Дима, стараясь не смотреть на нее.

Ничего, кроме отвращения и злости, он к ней не испытывал. Ничего. Он оглядел себя, свой мокрый пиджак, сорочку в бледно-розовых разводах…

— Дима… — Лара поднялась с дивана, оставив там полотенце, подошла к Диме, обняла его, шепча торопливо и сбивчиво: — Димочка мой… пойдем… Ну, прости меня, мое солнышко…

Он молчал, пытаясь отодрать от себя ее цепкие голые руки.

— Пойдем, — шептала Лара, целуя его и подталкивая к спальне. — Я так соскучилась… Я…

Он расцепил наконец ее руки, сомкнутые у себя на затылке. Снова огляделся, снял с кресла-качалки клетчатый плед, набросил Ларе на плечи.

— Кончай этот стриптиз трехкопеечный, — буркнул он.

— Дима, ты меня бросил? — жалобно спросила Лара.

Он глянул на нее исподлобья. Жалкая, мокрая, протрезвевшая наконец, она смотрела на него растерянно и умоляюще.

— Ты к жене вернулся? Да, Дима?

— Да, — сказал он устало.

— Не ври! Я ей звонила.