Принцесса специй
Шрифт:
Но может быть, мне все это только пригрезилось в моих блужданиях сквозь ночь меж тем, чего я желаю, и тем, чего боюсь. Может, просто это обычное утро, вот и грузовик, громыхая, останавливается у двери, и двое рабочих в темно-синей форме с нашитыми у них над карманами белыми полосками, где красным написаны их имена — Рэй и Хосе, стучатся с криком: «Доставка». Или Карма, это черное, как смерть, великое колесо, уже приведено в движение, и его уже не остановить.
Парни в форме спрашивают:
— Куда поставить?
Затем:
— Подпишитесь здесь, говорите по-английски,
Вытирают рукавами пот со лба:
— Тяжелая штука, леди. У вас нет какой-нибудь кока-колы или чего-нибудь получше — холодненького пивка?
Я даю им сок манго со льдом и листьями мяты, которая увеличивает ощущение прохлады и помогает сохранять силу на протяжении целого дня. Я кусаю губы от нетерпения, ожидая, когда они помашут мне на прощанье со словами «Gracias» и «Пока» и грузовик тронется, сотрясаясь и дребезжа. Наконец, зеленый огонек мигнул, и я осталась наедине с картонной коробкой из SEARS.
Я начала разрезать веревку, голос внутри торопит: скорее, скорее, но нож не слушается. Мой нож, пятна на котором — словно слезы упрека, выкручивается, норовит выскользнуть из рук. Пару раз я чуть не порезалась.
Тогда, наконец, я отложила его и принялась сама руками вскрывать коробку. Продираюсь сквозь слои мятой бумаги, как сквозь рыхлый снег, вынимаю и откладываю в сторону куски поролона, ломкого, как морская соль. Не знаю, сколько это заняло времени, мое сердце прыгало в груди, как зверь в клетке, пока, наконец, я не вынимаю его, тяжелое, скользкое, и не поворачиваю его так, чтобы оно светилось.
Мое зеркало.
Все специи наблюдают за этим, их глаза как один, их дыхание слилось в один выдох неодобрения, тихий вопрос: зачем?
Ах, если бы я знала. У меня внутри такое ощущение, как будто кто-то ходит по тонкому льду, зная, что в любой момент он может треснуть, но уже не может остановиться.
Вот вопрос, которым я никогда не задавалась на острове: Мудрейшая, почему зеркало — запрещенный предмет, что плохого в том, чтобы посмотреть на себя?
Полуденное солнце вспыхивает в моем зеркале, на мгновение озарив весь магазин таким ослепительным светом, что даже специям пришлось зажмуриться.
Прежде чем они снова открыли свои глаза, я сняла изображение Кришны и повесила зеркало на торчащий гвоздь, бережно набросив на него шаль.
О, зеркало, запретное стекло, поможешь ли ты мне что-то понять о себе?
Но не сегодня. Еще не время.
Почему, Тило, дурочка, зачем же ты тогда купила его?
В тишине этот голос звучит пугающе. Во мне искрой вспыхивает: они говорят? И я чувствую, как будто черный глаз приближается, давя на меня взглядом, полным недоверия.
Но испуг уже забывается в приливе радости, которая наполняет все мое существо. Пусть с насмешкой, пусть с раздражением, но они заговорили со мной опять, мои специи.
Милые специи, вы молчали так долго.
Кто знает, для чего и когда может пригодиться мне зеркало, я отвечаю, голосом светлым, как касание ветра до цветка чертополоха на воде.
Я чувствую их пытливое внимание явственно, как тепло солнца на моей коже. Они не торопятся испепелить меня
Может, Мудрейшая ошиблась? Может быть, еще не все потеряно для нас?
В диком, запертом в клетку сердце своем я повторяю снова и снова:
— Специи, верьте мне, дайте мне шанс. Несмотря на Америку, несмотря на любовь, ваша Тило вас не оставит.
Черный перец
— Мне, пожалуйста, этот, — просит Американец, — я хочу этот.
— Ты уверен? — спрашиваю я с сомнением.
— Абсолютно.
Во мне это вызывает ироническую улыбку. Тило, он так же самоуверен, как ты была когда-то на острове, и знает столь же мало. Так что теперь ты, как Мудрейшая, должна взять на себя эту роль — предостерегать и оберегать.
Мы стоим у полок с бутербродами. Американец показывает на упаковку с чаначуром, на которой написано: «Бутерброд микс очень острый!».
— Это действительно так, — подтверждаю я, — почему бы не попробовать что-нибудь помягче? Что ты стараешься доказать?
Он засмеялся:
— Свою мужественность, конечно.
Сегодня понедельник. Официально магазин сегодня закрыт. Потому что понедельник — день тишины, белой фасоли мунг, посвященной луне. По понедельникам я иду во внутреннюю комнату и сижу в позе лотоса, медитирую. Я закрываю глаза, и мне является остров: покачиваются кокосовые пальмы, мягкое солнце колеблется на волнах вечернего моря, в воздухе, налитом сладостью, запах дикой жимолости, такой реальный, что мне хочется плакать. Слышны тонкие призывные крики орликов, пикирующих в воду за рыбой. Эти звуки похожи на скрипку.
Является мне и Мудрейшая, и рядом с ней новые ученицы, я их не знаю. Но лица их светятся выражением, до боли знакомым: Мы спасем мир.
По понедельникам я говорю с Мудрейшей. Потому что понедельник — день матери, день, когда дочери должны с ними обо всем говорить. Хотя последнее время я ничего не рассказываю.
Так же, как и сегодня.
Вот что случилось: Одинокий Американец пришел в магазин. В свете дня. Первый раз.
А что в этом такого, спросите вы?
Ночь в своем зачарованном звездном плаще всегда готова к обманам, особенно когда мы и сами не прочь в них поверить. Только в беспристрастном дневном свете видна истинная сущность мужчины.
Я почувствовала его приближение задолго до того, как он остановился у закрытой двери магазина, глядя на мятую табличку «ЗАКРЫТО». Его тело — воплощение жара, он идет по оживленной улице походкой уверенной, но мягкой, как будто он шагает не по бетону, а по земле.
О, мой Американец, ты застыл в нерешительности, желая и не смея. Я сказала себе: вот сейчас я, по крайней мере, увижу, что он самый обыкновенный человек.
Стоя там, на улице, чувствовал ли он меня? С наружной стороны дверь словно заиндевела, а у меня внутри надрывается протестующий голос: не отвечай. Кричит: ты забыла — сегодня день, посвященный Матери, когда говорить надо только с ней и ни с кем другим.