Принцесса специй
Шрифт:
Но он крепко обнимает меня, смеясь, а позади него из двери показывается лицо Гиты, тоже смеющееся, мокрое от слез.
— Простите меня, бабушка, — извиняется он, — я не мог удержаться, чтобы не отомстить вам за этот фокус, подстроенный вами вместе с отцом. Но все равно большое спасибо.
А она: нет слов, но влажная щека, прижавшаяся к моей, говорит мне значительно больше.
Я не могу унять дрожь в руках и говорю, тоже сквозь смех.
— Зачем так издеваться над старой женщиной? Еще немного — и это меня пришлось бы отправить в госпиталь.
— Ну, отец — кто бы мог подумать, что он такой актер.
—
У двери я говорю:
— Знайте, он сделал это ради вас.
— Я знаю, — отвечает отец Гиты, его руки обнимают дочь, потерянную и обретенную. Он прячет глаза.
— Вспомните об этом, когда в следующий раз он разозлит вас своими словами, я думаю, это случится уже скоро.
Отец и дочь улыбаются.
— Мы будем помнить, — обещает Гита. В последний момент она немного отстает, чтобы прошептать: — О Хуане мы не говорили, я не хотела испортить момент, но на следующей неделе я заведу об этом разговор. Потом приду к тебе и расскажу, как все прошло.
Сквозь дымку от воскурений я помахала ей на прощание из двери. Я не сказала ей, что меня здесь уже в то время не будет.
В это утро, мое предпоследнее, мне надо переделать кучу дел. Передвинуть ящики, освободить полки, перетащить все мешки и жестяные коробки из внутренней комнаты. Написать таблички. И все-таки снова я не выдерживаю и подхожу к окну. Стою и просто смотрю. Грязное одинокое дерево, узкая полоса бесцветного неба. Испещренные надписями и рисунками стены домов; изрыгающие копоть автобусы; улочки, пахнущие табаком. Молодые люди с плеером, ждущие на углу, или медленно проезжающие мимо автомобили, из окон которых грохочет музыка. Почему все это наполнилось такой мучительной остротой? Почему меня гложет тоска при мысли, что все это так и останется, когда меня тут уже не будет? Зато, вместо всего этого, в моих руках будет столько силы, сколько я и представить себе не могла, у меня будет целый остров, на котором я стану повелевать целыми поколениями Принцесс. И специи, много специй, и все в моей власти, больше, чем когда-либо прежде.
Что это за странная мысль выплывает из глубин подсознания? Теперь, когда она вышла на свет, я понимаю, что думала ее без слов уже долгое время.
Тило, а что если ты откажешься?
Отказаться. Отказаться. Это слово пульсирует эхом в моем мозгу, один открытый звук за другим. Круг в круге вероятностей.
Я вспоминаю слова Мудрейшей:
— Выбора нет. Отозванная Принцесса, не желающая идти по собственной воле, будет забрана насильно. Пламя Шампати открывает свою пасть и поглощает ее.
Я гляжу из запыленного окна на женщину в красном камизе, [90] которая вылезает из своего старого «шеви». Она берет на руки маленького ребенка с сиденья машины, прикрикивает на дочерей постарше, чтобы они быстрее шевелились, так как у нее еще дел невпроворот. С ее плеча меня без смущения разглядывает ребенок, курчавая головка озарена утренним солнцем. Промасленные косы одной из девочек поблескивают, когда она проскакивает в дверь, одаряя меня редкозубой улыбкой.
90
Камиз —
Мое сердце сжалось от любви к ним, даже к их матери, которая ворчит, не смущаясь моего присутствия, что у меня чечевица слишком дорогая и что в бакалейной лавке у Мангала она гораздо дешевле.
Так странно, сколько разновидностей любви мы способны испытывать. Странно, как эти чувства зарождаются в нас вдруг, без всякой причины. Даже я, новичок в этом вопросе, уже столько знаю.
Я пропускаю через себя, как ручейки света, имена всех тех людей, кого я люблю, хотя и по-разному. Равен и Мудрейшая, Харон и Гита, а также и ее дедушка. Квеси. Джагшит. Жена Ахуджи.
О та, что скоро станет Лолитой, как я могу уйти, не увидев тебя еще раз? И Джагшит, пойманный золотой сетью Америки, как ты…
Но ради их же блага я должна исчезнуть.
— Слушайте, — обращаюсь я к женщине в красном камизе, — забирайте-ка вы весь этот даль бесплатно.
Она бросает на меня подозрительный взгляд, уверенная, что это какой-то розыгрыш:
— С чего это?
— Просто так.
— Просто так не бывает.
— Ну тогда — забирайте по той причине, что солнце так ярко светит, что у ваших детишек такие славные лица и потому что я ухожу из бизнеса и магазин завтра закрывается.
Некоторое время спустя, после того как она ушла со своими сумками, я снова выглядываю из окна. Кажется, что воздух вобрал в себя все впечатления и отразил отпечатком, какой бывает, когда долго смотришь на солнце и потом закрываешь глаза. Светящиеся и пульсирующие очертания людей, которые здесь когда-либо проходили.
Воздух, сохранишь ли ты и мой образ, когда меня не станет?
— Что все это значит? — удивляется Равен, заходя. Снаружи в витрине я вывесила таблички:
РАСПРОДАЖА ГОДА — ЛУЧШИЕ ЦЕНЫ В ГОРОДЕ.
— А, это просто индийская традиция — конец года.
— Я и не подозревал, что индийский год кончается в это время.
— Для некоторых из нас — кончается в это время, — парирую я, сглатывая слезы, подступающие к горлу. Под прилавок я быстро кладу, чтобы он не увидел, последнюю табличку, которую я только что закончила писать. Ее я вывешу завтра: МАГАЗИН ЗАКРЫВАЕТСЯ. СЕГОДНЯ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.
Будет ли другая Повелительница Специй стоять вот так же здесь, где стою сейчас я, и писать другую табличку: НОВЫЙ ВЛАДЕЛЕЦ. Кто она будет? И Равен — придет ли он и к ней тоже, и…
Прекрати, глупая Тило. В том месте, куда ты уйдешь (но где это?), все это уже не будет иметь никакого значения.
Равен терпеливо ждет, когда я обращу на него свое внимание. Я замечаю, что он пришел в джинсах. Простая хлопчатобумажная рубашка, белая, как солнце в самый полдень. Такой простотой он меня ослепляет.
— Я пришел досказать свою историю. Если у тебя сейчас есть время.
— Время подходящее, как никакое другое, — отвечаю я, и он начинает.
— Смерть моего отца освободила меня от всего — всех связей и необходимостей. Я был как лодка, пустившаяся в плавание в открытом океане, который таит в себе клады, штормы и морских чудовищ, и что тебе выпадет — неизвестно.