Принцесса специй

Дивакаруни Читра

Затем он преодолевает ближний ко мне лестничный пролет, и я вижу…

Засохшая на лбу, на лице. Густо-красная, как карбункул.

Его кровь.

На мой стук Хамида открыла так незамедлительно, как будто она уже стояла в этот момент за дверью. Она всмотрелась в мое лицо, затем взглянула за мою спину, где лежал рухнувший на ступеньки Харон, сдавленно крикнула: «О Аллах, нет», бросилась за тряпкой и горячей водой. Разбудила брата. Оказавшись более проворной, чем я, извлекла ключи из сжатого кулака Харона. Открыла дверь, и мы наконец смогли внести его в скромную холостяцкую спаленку: на выбеленных известкой стенах не было ничего,

кроме двух картинок, повешенных так, чтобы они сразу, как входишь, бросались в глаза. Это — отрывок из Корана, переписанный жирными круглыми буквами урду, и фотография серебряной Ламборджини.

О мой Харон.

— Кхала, не время плакать, — сказала Хамида, эта тоненькая девочка, оказавшаяся гораздо сильнее, чем можно было бы себе представить. — Поддерживайте его голову, вот так. А ты, бхаи-джан, иди позвони врачу.

— В госпиталь? — спросил Шамсур, сутуловатый человек с мягкими глазами, еще не опомнившимися от сна и шока.

— Нет-нет, не стоит, вдруг они сообщат в полицию. А этим мы можем ему навредить. Лучше позвони Рахман-саабу.

Время, казалось, сделало скачок, или это провал в моей памяти, потому что вот уже пришел Рахман-сааб, щеголеватый мужчина с усами, в малиновом бархатном ночном халате и таких же тапочках. Он открывает свою потертую черную врачебную сумку, рассказывает мне, как он работал военным хирургом в Лахоре, армейском госпитале, до того как переехал сюда.

— Я тогда думал, что здесь, за границей, буду в чести, — говорит он, осматривая рану на голове Харона, которую промыла Хамида, — но власти сказали: пройдите такой тест, сякой тест и еще эдакий, да плюс еще устный экзамен. А на экзамене я не понял это их дурацкое американское произношение… Так что сейчас я владелец бензоколонки. Кто знает, что лучше?

Он сделал Харону укол, подождал, пока обезболивающее подействует и он перестанет стонать.

— Но врачевание по-прежнему люблю и поэтому, если что, помогаю друзьям, так сказать, подрабатываю. Чего только я не повидал, чего только не лечил. К счастью, здесь не проблема достать все необходимые медикаменты без лицензии, — он усмехнулся, зашивая в это время рану, затем сделал еще пару уколов, проинструктировал Хамиду о приеме таблеток, которые оставил, сдержанно положил в карман банкноты, которые вручил ему Шамсур.

— И вам хорошо, и мне хорошо, так ведь? Не беспокойтесь особо за своего красавчика. Судьба его миловала. В следующий раз может не так повезти. Такое впечатление, что удар был нанесен железной рукояткой пистолета. Череп мог расколоться, что твоя улиточная раковинка. Позвоните мне, если температура начнет повышаться.

Я слышу его удаляющийся голос, по мере того как они с Шамсуром спускаются вниз по лестнице, обсуждая ситуацию на бирже.

Теперь нас в комнате двое. Хамида не хотела уходить, но я убедила ее пойти немного вздремнуть:

— Твои силы нужны будут завтра, когда я уйду.

Она кивает и ускользает, эта смышленая девочка с глазами лани, которая не задает лишних вопросов, хотя, конечно, ей должно быть интересно, кто я такая и почему здесь. Хамида, я очень надеюсь, что ты залечишь раны Харона и своими нежными ладошками выправишь его жизнь.

Но как она защитит его от новых опасностей?

Я кладу ладонь ему на лоб, призывая боль подняться, перетечь из него в меня. Его глаза закрыты, он спит или без сознания, не знаю. Его грудь так слабо поднимается, что время от времени я подношу руку к его ноздрям, чтобы убедиться, что он дышит. Его лицо в бинтах выглядит бледным и строгим. Ты проиграла, — как будто говорят

его сжатые безмолвные губы.

Да, Харон, я тебя проиграла. Я, Тило, сдерживаемая робкими запретами, смущенная собственными желаниями.

Я сжимаю его руки, сосредотачиваю все внимание на них.

Приди, огонь.

Вместо этого его ресницы дрогнули и глаза открылись. Сначала, какую-то долю секунды, они обводят комнату в панической тревоге, не узнавая. У меня же — словно пепел во рту, тело горит и налито тяжестью. Затем: «Леди-джан» — срывается с его губ, и в голосе такая светлая радость, что мое сердце раскрывается ему навстречу, разламываясь, как плод граната. Но прежде чем я нахожу слова, он снова впадает в сон.

Я подхожу к окну, в котором видна предрассветная Дхрува, [89] звезда решимости, она смотрит на меня немигающе и очень ярко.

Звезда Дхрува, перед тобой клянусь, я не повторю своей ошибки. Я принесу Харону то, что защитит его, чего бы мне это ни стоило.

Я достаю из сумки пакетик с семенами калонджи, что бережно носила с собой весь день. Высыпаю их на ладонь. Мгновение наблюдаю, как они мерцают во влажном свете звезды, затем бросаю лететь в спящий город.

89

Звезда Дхрува — Полярная звезда.

Калонджи, призванный снова напрасно, какие извинения принести тебе? Я могу сказать только то, что уже ты знаешь. Слишком поздно для твоей силы. Теперь только одна специя может помочь Харону.

Что бы вы увидели, если бы оказались у магазинчика этим утром? В сером свете раннего утра сгорбленная старая женщина в серой шали несет груз своего нового обещания, вдобавок ко всем прочим своим обещаниям, чувству вины и разным печалям. Выглядит она устало. Очень устало. Ее пальцы неловко возятся с ручкой двери, она не поддается. Страх пронзает ее уколом крапивы. Неужели магазин снова настроен против нее и никогда больше не позволит войти? Она выкручивает ручку еще и еще, опирается всем весом своего тела. Толкает. И смотрите-ка, дверь внезапно легко открывается, как будто это чья-то шутка, и она чуть не падает внутрь.

Что-то в комнате изменилось, она сразу это почувствовала. Что-то или прибавилось, или убавилось, лишив все некоего баланса. Тревога пощипывает горло.

Кто здесь побывал, что ему было нужно?

Затем она видит его у своих ног — как она могла не заметить сразу — от него исходит холодное фосфоресцирующее свечение. Кристалл.

Она поднимает с пола маленький ледяной кубик и удивляется тому, как он невинно покоится на ее ладони, алум-очиститель. Однако известно, что, неправильно использованный, он может принести смерть. Или даже и того хуже: смерть при жизни, когда вся воля и желания заключены внутри тела, обращенного в камень.

Алум, пхаткири, какое послание у тебя для меня?

Она медленно и задумчиво пробегает пальцами по гладкой поверхности. И он является — колеблющийся образ выходит из камня, поднимается над рукой. Обретает неумолимую четкость. И тогда. Весь воздух. Уходит. Комната, словно сеть, скручивает ее, бело-голубые прожилки со всех сторон — или ей только чудится.

Она пробегает по кубику пальцами еще раз. Еще раз, потом еще. Нет ошибки. Это они, явные, как гром, ясные, как молния, — очертания огненной птицы, какой она видела ее тысячу раз на острове, только перевернутая, так что она не восстает из пламени. А — головой вниз — падает в него.