Принцессы, русалки, дороги...

Шевелева Екатерина Васильевна

— Приехала в командировку от газеты, но главное, чтобы встретиться с моим давним другом, Петром Мироновичем Машеровым, и побывать в его родных местах.

— Значит, вы давно его знаете? Сколько лет? Пять? Десять?

— Почти сорок, — сказала я, немного удивленная дотошностью расспросов. В них, показалось мне, скрывалась некая практическая заинтересованность. Так оно и было: молодой водитель, как выяснилось, хотел, чтобы я походатайствовала за него перед Петром Мироновичем.

Мой спутник рассказал историю, объясняющую и его хмурость в начале пути и его досадливые реплики. Рассказ был долгий, с паузами и повторами, но, по существу, укладывался в несколько слов: Иван самовольно накатал десятки километров, навещая родных и знакомых; за это он получил выговор, лишился премии и должен был пересесть на «газик».

— За один проступок столько наказаний. Может быть, раз вы сорок лет знаете товарища Машерова, вы попросите товарища Машерова, чтобы все-таки по справедливости было... Надо его наказать, но не столько раз!

— Кого «его»?

— Меня. Человека. Если провинился. Но по справедливости наказать.

Теперь уже я стала хмурой и раздосадованной. Молчала, думая о том, как легко обращается нынче молодежь с высокими понятиями «правда», «справедливость» и какие они практичные, современные молодые люди! Едва-едва сложились хорошие, впрочем, типично путевые взаимоотношения, как Иван придумал способ их выгодного использования!

Он, однако, не лишен был интуиции и чуткости. Догадался, что наше дорожное товарищество могло надломиться. Догадался, какой просьбой предотвратить надлом:

— А вы можете рассказать сейчас, какой товарищ Машеров?

Вокруг нас был утренний зимний лес, в котором вьюга скульптурно вылепила, как мне чудилось, фигуры партизан: один бросает гранату, другой стреляет

с колена, третий скачет на коне...

— Могу. Стихами, — сказала я. И прочитала ему свои стихи о Белоруссии и главы из поэмы, которую тогда начала писать.

Поездка в Россоны входила в план моей командировки, но я никого не предупреждала о своем приезде всего на несколько часов. Вдвоем с молодым водителем мы до позднего вечера ходили по городу юности Петра Мироновича Машерова, разговаривая с местными жителями.

Особенная атмосфера в Россонах.

В партизанские отряды здесь в годы войны ушло более пяти тысяч человек, а те, что остались, поддерживали партизан, нередко становились заложниками карателей, трагически погибали. Кроме того, здесь дислоцировалось несколько партизанских бригад Калининской области, некоторые другие партизанские бригады, много специальных диверсионных групп.

Но есть и другие, менее заметные факты, черты, детали, позволяющие почувствовать атмосферу тех лет: рассказ бывшего партизана, недавно посаженный и уже крепкий молодой дубняк, тропинка, по которой когда-то провели заложников к месту расстрела...

Мы возвращались в Минск на рассвете. Небо впереди было бурым, как и 24 часа назад. Может быть, ночные огни города так отражались в облаках? Но мне чудилось, что бурое зарево — отражение давнего боя. За справедливость.

— Я вот что решил, — неожиданно сказал Иван. — Поработаю на «газике». Покажу себя!

...Жизнь Петра Мироновича Машерова вскоре трагически оборвалась. Может быть, в стихах и главах из поэмы «Коммунист», которые я привожу здесь, мне хотя бы в малой степени удалось показать, какой это был человек.

СЕСТРА-РЕСПУБЛИКА

На прекрасном живом челе — Дума, словно полет орла. ...Я была на твоей земле, Я была на ней, я была! Сквозь дыханье сухой жары И дождей ледяную жуть Поднималась на край зари — В даль мечты твоей заглянуть. Не забыть мне разлив полей И Хатыни колокола... Я была на земле твоей, Я была на ней, я была! Не на миг, не на краткий час Благодарна тебе навек За сияние теплых глаз, За величие тихих рек; За синеющий твой простор, Что с годами мне все милей, — В окруженье твоих сестер, От морей до других морей. Расцветай же и хорошей, Беспокойную жизнь люби. Пусть хранится в твоей душе Хоть частица моей судьбы. Пусть всегда — в свете дня, во мгле — Не стихает, как шум крыла: Я была на этой земле, Я была на ней, я была!

В «АКСАКОВЩИНЕ», ПОД МИНСКОМ

Чеканка снеговых лесов. Лебяжья прелесть их; Причуды благотворных снов На ветках ледяных. А рядом — тени амбразур, Суровое литье. А выше — нежная лазурь, Как будто лен цветет. Великолепье хохломы, Свист ветра-дикаря. И это все — в душе зимы, В зените декабря. Храня живительный огонь, Бессмертия звено, Прикрыла добрая ладонь Озимое зерно.

БЕССМЕРТНЫЙ ЗВОН ХАТЫНИ

Народный подвиг воплотился в нем И единичной, хрупкой жизни малость. Все то, что стало современным днем. Все то, что было и не состоялось. Обвал рассветов, лезвия лучей, Луна, взошедшая тревожным диском. Смолистый грозный аромат свечей На соснах в Подмосковье и под Минском; И синеглазый белорусский лен, И лучезарность утреннего цеха, Ничем фальшивым он не замутнен, Хатыни перезвон — Вселенной эхо. Мне чудится: я выжжена дотла, До алой угасающей полоски. Но свой целебный звон колокола, Как светлый дождь, роняют на березки. Прости меня за то, что я брала Поблажки от судьбы как чаевые, Что лишь в закате дня колокола Хатыни я услышала впервые. ...Твои мечты, тревоги и дела, Твое презренье к показной рутине Почувствовала я и поняла, Когда вошла в прозрачный звон Хатыни.

БУДИЛЬНИК

Обугленный будильник в Бресте есть, — Как будто из давнишней жизни весть. Его завод оборван был в тот миг, Когда небесный исказился лик. Застыли те свинцовые ветра На давних четырех часах утра. Мне говорят: — Давно прошла война. Фронтовикам, естественно, почет. Героев не забыты имена. Но жизнь в иных параметрах течет. Наверно, так. Но мы из разных мест, Как за живой водой, стремимся в Брест. Уверены, что молнии зигзаг Не только вероломство осветил, Но заново окрепшую — в слезах, В жестокой муке — правду добрых сил; Порядочность, отвагу, совесть, честь. Планеты одухотворенный лик. Обугленный будильник в Бресте есть. Запечатлен извечной схватки миг.

ОСНЕЖИЦКИЕ ХЛЕБА

Утро деловитой свежести, День с кипучими делами, Строгий ритм полей оснежицких Властно овладели нами. Здесь земля крута характером, — Все бугры да косогоры, Но давно сдружились с трактором Белорусские просторы. Но проверена пословица Трудной урожайной нивой, — Что земля тому поклонится, Кто хозяин справедливый. Хороши хлеба оснежицкие, Зерна в их зенитной силе. Сколько терпеливой нежности Хлеборобы в них вложили!

ПРИРОДЫ ПАМЯТНИК

Порой

в чужом экспрессе грезишь, Чужой качает время маятник, И вспомнишь вновь дорогу в Несвиж, Сосну и дуб — «Природы памятник». Сосна так смело дуб обвила, К нему приникла кроной иглистой, Что дуб, лесного царства символ, Века с ее поддержкой выстоял. Менялись нивы, реки, ветры, Но не придумали ваятели Полнее счастья для планеты, Чем вдохновенное объятие. Завидую сплетенным веткам. И, где бы ни была на свете я, Мне видится в объятье крепком Секрет великий долголетия.

Главы из поэмы «КОММУНИСТ», посвященной памяти Петра Мироновича Машерова

В АВТОБУСЕ «ИКАРУС»

Зимнее солнце в зените. Бронзовы ветки берез. Зимние тонкие нити — В сумерках русых волос. Крепко очерченный профиль К дальним снегам обращен. Будущий хлеб и картофель — В будущих буднях еще. Где-то за белым простором В пепле, седом дочерна, Вечное время, в котором Вся уместилась война. Вихрем встает за плечами Нынешний прожитый день; Смелые люди — минчане, Вещие сны деревень... Любит он быстрые вихри, Спорта крутые броски. Любит рискованно, лихо Мчаться по гребням морским. Пусть же пока без помехи В быструю даль он глядит. Трудности, планы, успехи, Жизнь — всё еще впереди!

ТРУДНАЯ ЖАТВА

Попали мы в район авральный. От ливней горизонт ослеп. Невыносимый ветер шквальный Скрутил, свалил, измучил хлеб. Сверкнуло. Оглушило громом. Но на уборке все село. Казалось поле танкодромом, Где испытанье воли шло; Где — на пределе — измеренье Шло сил возвышенных людских, Когда душевное горенье Внезапно серебрит виски. Сосредоточенные лица. Упорство в сдвинутых бровях. А непогода веселится На искореженных полях. С комбайнером Машеров рядом — Находит правильный маневр... Струится ль пот свинцовый градом Иль град свинца бьет по броне?! Прорвись маневренно. Пробейся. За урожай веди бои. Следы невероятных рейсов — Крутые эти колеи. Прерывистые ритмы стали, Комбайнов строгие огни Как будто бы в меня врастали, Высвечивали годы, дни. Я видела, что шла проверка Сплоченности в одну семью И каждого, как человека. Чеканил каждый жизнь свою.

НАД НИВОЙ

...А может быть, ему полезней, Чем медиков азы, Преодоленье молний-«лезвий», Кромешности грозы. Полезней верить вертолету Над вымахом полей, Не отступая ни на йоту От практики своей: Увидеть самому воочию Задачи, рубежи; Услышать острый запах почвы, Проверить спелость ржи... Живая многозначность взгляда Чуть грустен, чуть лукав. И неба синяя громада Почти в его руках! Плывет уборки ветер жаркий В его краю родном. Стоят посадочные знаки Над белым полотном. Любых лекарств ему полезней Крутых хлебов моря. Забудут люди все болезни, С ним в поле говоря!

ПАРУСА

Утро в Браславе. Солнце всходило Над грядой изумрудных холмов. Было связано все воедино — Созидание, дружба, любовь; Тихих сосен смолистые ветки, В чешуе серебристой волна; Были связаны крепко, навеки, Воедино — душа и страна. Трагедийная горькая горесть Не виднелась в прозрачной воде. И стоял он — республики гордость — В окруженье хороших людей. Отступала канонов рутина От накала мечты волевой; Возникало виденье, картина Яхты, схожей с тугой тетивой. Управлялось с ветрами на яхтах, Добивалось спортивных побед Поколение восьмидесятых — Пусть так будет — счастливых лет! Открывала в то утро планета Все дороги ему, все пути, Но прекрасней, чем озеро это, На земле невозможно найти! ...Отражаются в озере выси Горные, нивы, леса. И его окрыленные мысли — Паруса, паруса, паруса...

БОГ ДОЛГОЛЕТИЯ

Лида влюбилась в Олега с одного взгляда. Сколько лет были знакомы! (То есть, конечно, точнее — два года были знакомы.) Сколько раз встречались на теннисных кортах! А влюбилась Лида внезапно. В метро. Она стояла выше Олега на одну ступеньку для того, чтобы быть с ним одинакового роста, и, смеясь, стряхивала снег, чудесный, сухой, искристый январский снег, сначала со своего синего пальто, потом с каракулевого воротника Олега. В этот момент Олег повернул голову, молча взглянул на Лиду. И Лида влюбилась. Олег вдруг показался Лиде очень красивым: его небольшие серые глаза блестели, тонкие губы — да, они тоже были красивы!..

В метро надо было прощаться. Олегу ехать к станции «Сокол», а Лиде — к «Площади Революции». Обычно, прощаясь, они говорили: «Когда в следующий раз играем?» Или: «Позвони, когда узнаешь, с каким счетом Дмитриева выиграла у Преображенской!» Или: «Смотри не схвати двойку на экзамене, а то на сбор не попадешь!» Обычно... Но на этот раз Лида ожидала от Олега каких-то совершенно особенных слов. Они были произнесены.

— Я очень прошу тебя пойти со мной в следующую субботу на «Лебединое озеро», — сказал Олег.