Принцессы, русалки, дороги...
Шрифт:
— Спросите, наверное можно в кредит? — посоветовала я.
— Можно в кредит? — неожиданно звонко спросила мать. Дочь молчала. По-детски приоткрыв рот, она протянула руку к пальто.
— Нельзя в кредит! — отрезала девушка продавец. Схватила пальто, закрыла его пластиком, громко ворча, что цена специально крупно написана, — кажется, можно сосчитать свои деньги прежде, чем примерять, а она сама не обязана тратить столько своего дорогого времени на скучные разговоры.
Я пошла к выходу, а мать и дочь все еще стояли перед «своим» пальто.
И только дома я вдруг поняла, что звучало в словах дочери «у меня сейчас нет таких денег», «у меня почти
Звучала, ну да, звучала в них наивная, фантастическая надежда на то, что я, ну да, одолжу эти недостающие 40—50 рублей! Головокружительная надежда на чудо. На возможности чуда во взаимоотношениях людей... А ведь в самом деле, разве это не так?
И я снова кинулась в «Женскую одежду», где торговля обычно до семи часов вечера. Впрочем, было уже около семи. Все ускоряла шаги, и чудилось мне, что пересекла где-то границу времени и очутилась сразу в Настоящем и в Прошлом. Казалось, что бегут со мною вместе в наш современный магазин мои давние подружки, заводские динамовские девчата тридцатых годов. Все мы в тяжелой обуви, в грубых рабочих куртках, а как хочется быть одетой чуть-чуть необычно и поправиться «ему», одетой «просто, но со вкусом», — по словам мамы, старательно мастерившей и перекраивавшей для дочки то «выходную» блузку, то праздничное платье из своего старья. И уже будто не по нашей улице бежала я, а по широкой зимней улице волжского города на последнее заседание комсомольской конференции и было холодно — февраль. И хотела встретиться с «ним» и страшилась встречи, потому что впервые заметила и свои большие — не по ноге — боты, и невзрачную шубенку...
В магазине было пусто, отделение демисезонных пальто задернуто занавеской. Девушка продавец этого отделения пристроилась у столика с телефоном и сосредоточенно накручивала диск. Дозвонилась наконец:
— Павел, это я, Лиська! Ну да, Лизавета твоя!
— Я все-таки насчет того пальто, то есть тех двух женщин, — сбивчиво начала объяснять я, — понимаете, я хотела одолжить им недостающие деньги! Понимаете, ведь раньше, ну, вот в тридцатых годах в магазинах ничего такого не было, а сейчас есть, так пусть девчата покупают... Она ведь очень любит своего парня... Это же ясно. Как вы не заметили... Давно они ушли?
— Давно. Я в неудачные личные дела не вмешиваюсь! — заявила продавщица, всем своим видом показывая, что ее личная жизнь как нельзя более удачная.
Откинув занавеску, из отделения демисезонных пальто вышла молодая женщина:
— Ну, что тут у вас?
И, очевидно, потому, что в ее вопросе прозвучало не любопытство и не требование рассказать в чем дело, а ответственность и спокойное достоинство, я снова, уже менее сбивчиво повторила свое объяснение.
Молодая женщина покачала головой:
— Почему же вы не сделали ей в кредит, Елизавета Николаевна?
Продавщица нагловато усмехнулась:
— А вы можете жаловаться на меня хоть самому Павлу Рувимовичу. Эти пальто и так легко покупают. Завтра уже их не будет!
Наталья Дмитриевна взглянула на девушку чуть растерянно, как мне показалось, а потом посмотрела на меня изучающим взглядом.
— Ну, как растолковать, — вздохнула она, — что вежливость, тактичность входят в профессиональную обязанность работника торговли. Психологическая наша профессия. А не хватает продавцов... Вот вы нам, пожалуй, подошли бы...
И металлическим голосом окликнула повернувшуюся к нам спиной Елизавету:
— Все остальное в порядке, Сислова? Или еще есть какие-нибудь недоразумения?
ВИХРЬ
Сергей
Рукава ее халата были похожи на крылья. Она в последнее время пыталась заслонять нелепыми обтрепанными крыльями свою комнатушку даже от детей. Но Сергей, если и был пьян, все же умел окинуть с высоты своего двухметрового роста ироническим взглядом рукописи, пухлые в потертых переплетах тома на циновке, маленький бассейн с мелкой водой, который сосед-плотник соорудил по Наташиному заказу. Просто обшил досками детскую ванну. В бассейне стояли горшки с кактусами, а на деревянном парапетике лежала брошюра «Почему полезна вегетарианская диета?». И загадочно пестрели ракушки. Люция, мать Наташи, насобирала их когда-то под нависающим прибоем Индийского океана.
Ссоры начинались на пороге двери в Наташину комнатку:
— Ты опять пьян.
— Я выпил меньше, чем другие. Пригласил в буфет тех, от кого зависит заказ на рисунки. Неужели тебе не понятно то, что всем ясно? Могут дать мне, а могут другому. Скажут, что тот талантливей.
— Если мы сумеем пройти через грязь чистыми, мы талантливы, а если сами измажемся — значит, бездарны!
— Ну, поехала! Хватит выступать! Неужели ты не можешь рассуждать как все?!
Она упрямо не хотела признавать необходимости быть услужливым для того, чтобы самому пробиться, стать нужным, а не остаться на веки вечные десятой спицей в колеснице. Однажды он по своей инициативе поехал за тридевять земель в магазин выпросить книги, которые начальство забыло заказать для автора. Поблагодарили его, Сергея Чекедова, даже премию пообещали. А Наталья кричала, что пропустила свою важную творческую встречу, не с кем было оставить детей! Как будто ее так называемые важные встречи хоть на каплю приумножали достаток семьи!
Наталью не заботило то, что телевизора в доме нет, холодильник допотопного выпуска облуплен, книжные полки прогнуты, письменный стол полуразломан, шкаф для одежды перекошен... Да и приличной одежды нет. Не каракулей каких-нибудь, или там дубленок, или бархата, модного сейчас за рубежом; хотя бы костюмов по мерке! Не с материнского плеча ей, а ему — с отцовского! Наталья не проявляла никакого желания видеть мужа элегантно одетым и самой смотреться современно, как подобает жене художника и пианистке со средним музыкальным образованием. Настолько отстало выглядели Чекедовы, что Галя Лапочкина, буфетчица в кафе научно-исследовательского института, доброжелательно пообещала достать Сергею югославский костюм.