Принцип Дирихле на клетчатых досках
Шрифт:
В сентябре явилась некоторая надежда на выздоровление. Доктора успокоились; излияние у больного стало совершаться естественно. Тогда Петр, вообразив себя вне опасности и в состоянии посещать разные начатые работы, приказал снарядить яхту и подвести ее по Неве к дворцу. Блюментросту послали сказать, чтобы он явился на берег с лекарствами и людьми, в которых может встретиться надобность, для сопровождения Петра в Шлиссельбург, где царь хотел осмотреть работы по Ладожскому каналу, начатые генералом Минихом{184}. Блюментрост стал убедительно упрашивать Петра обождать еще некоторое время, но безуспешно. Тогда он запасся лекарствами и на всякий случай взял с собою Паульсона.
Осмотрев Ладожский канал и сделав нужные распоряжения, Петр проехал
5 ноября Петр возвратился в Петербург, но вместо того, чтобы засесть во дворце, отправился на Лахту. Там, увидав ставшее на мель гребное судно с матросами и солдатами, плывшими из Кронштадта, он послал к ним шлюпку; но, находя, что приказание его исполняется медленно, поехал на помощь в другой шлюпке сам, сошел по пояс в воду и возвратился очень довольный, что спас жизнь десяткам двум людей. Петр остался ночевать на Лахте, намереваясь отправиться на другой день в Систербек [77] ; но, проведя ночь в страданиях от жгучей боли внизу живота, он вынужден был возвратиться в Петербург.
77
Сестрорецк.
В декабре болезнь приняла опасный вид и грозила воспалением. Блюментрост просил императрицу созвать консилиум из всех петербургских докторов. О состоянии больного сообщили русским посланникам в Берлин и Гаагу, чтобы узнать мнения прусского доктора Штиля и знаменитого Германа Боергавена{185}, жившего в Лейдене.
На Крещенье Петр, не чувствуя себя лучше, сделал на Неве смотр гвардии. Была оттепель, и Петр более получаса простоял на льду, поверх которого бежала вода. После этого ему стало хуже, и 28 января 1725 года он скончался в невыразимых мучениях. Из Лейдена и Берлина мнения консультантов не были еще получены. По вскрытии трупа, все части, прилегающие к мочевому пузырю, нашли пораженными гангреной, а сжимательную мышцу затверделою до такой степени, что ее нельзя было перерезать никакими хирургическими инструментами.
Боергавен смеялся над петербургскими докторами, говоря, что царя можно было спасти лекарством на пять копеек, и находил особенно странным, что за советом к нему обратились уже тогда, когда никакая помощь была невозможна. Русские медики, понимая всю справедливость мнения Боергавена, свалили причину смерти царя на шарлатана Брабансона, к которому якобы Петр имел слепое доверие, и на собственную неосторожность больного. Брабансон, напуганный этим, исчез, и неизвестно, что с ним сталось.
…В 1719 году в Берлин приехал царь Петр. Его пребывание у нас так сильно смахивает на анекдот, что заслуживает, чтобы я его описала в моих мемуарах. Петр очень любил путешествовать и направлялся к нам из Голландии. Но по дороге ему пришлось остаться на некоторое время в Клеве, потому что царица заболела (у нее был выкидыш). Так как он не любил большого общества и не терпел торжественных приемов, он попросил, чтобы король распорядился отвести для него помещение в увеселительном замке королевы, расположенном в предместье Берлина. Королеву это очень мало обрадовало, так как замок был лишь недавно выстроен, а кроме того, она положила много забот и затрат, чтобы побогаче и покрасивее убрать его. Там была великолепная коллекция фарфора, на стенах повсюду висели дорогие зеркала…
Дом был окружен садом, неподалеку от него протекала река, а это еще более увеличивало красоту его местоположения.
Чтобы уберечь вещи от порчи, которую русские гости производили
Царица начала с того, что принялась целовать у королевы руки, причем она проделала это много раз. Затем она представила ей герцога и герцогиню Мекленбургских{186}, приехавших вместе с ними, а также и сопровождавших их 400 дам, из которых состояла ее свита; собственно говоря, все они были горничными, кухарками и прачками, каждая из них имела на руках богато одетого младенца и на вопрос, чей это ребенок, отвечала, отвешивая низкий поклон, как это принято в России, что это дитя у нее от царя. Королева не удостоила этих женщин и взгляда. Тогда царица, как бы отплачивая ей за это, обошлась весьма высокомерно с немецкими принцессами, но король после некоторых переговоров заставил ее все-таки поклониться им.
Я увидела этих гостей лишь на следующий день, когда они пришли к королеве; королева решила принять их в зале, где обыкновенно бывали большие приемы; она встретила их чуть ли не у входа во дворец, где расположена стража, и, взяв царицу за левую руку, повела ее в этот аудиенц-зал. За ними следовали король вместе с царем. Как только царь меня увидел, он тотчас же узнал меня, так как мы виделись уже пять лет тому назад. Он взял меня на руки и исцарапал поцелуями все мое лицо. Я била его по щекам и старалась изо всех сил вырваться из его рук, говоря, что терпеть не могу нежностей и что его поцелуи меня оскорбляют. При этих словах он громко расхохотался. Потом он стал беседовать со мной; меня еще накануне заставили выучить все, что я должна была сказать ему. Я говорила о его флоте, о его победах, и это привело его в восторг; он несколько раз повторил, что охотно отдал бы одну из своих провинций в обмен на такого ребенка, как я.
Царица тоже приласкала меня. Она была мала ростом, толста и черна; вся ее внешность не производила выгодного впечатления. Стоило на нее взглянуть, чтобы тотчас заметить, что она была низкого происхождения. Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено в лавке на рынке; оно было старомодного фасона и все обшито серебром и блестками. По ее наряду можно было принять ее за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двуглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице было навешано около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, все звенело, словно прошел наряженный мул.
Напротив, царь был человек высокого роста и красивой наружности, черты его лица носили печать суровости и внушали страх. На нем было простое матросское платье. Его супруга плохо говорила по-немецки и едва-едва понимала, что королева говорила ей; она подозвала к себе свою шутиху, княгиню Голицыну [78] , чтобы поболтать с нею по-русски. Эта несчастная женщина согласилась исполнять шутовские обязанности ради спасения своей жизни; она участвовала когда-то в заговоре против царя и дважды подвергалась за это битью кнутом. Неизвестно, что она говорила царице, но та каждый раз разражалась громким хохотом.
78
Имеется в виду Анастасия Петровна Голицына, обвиненная по делу царевича Алексея в «недонесении слов, сказанных расстригою Демидом, и в перенесении слов из дома царского к царевне Марии Алексеевне». Суд приговорил ее к ссылке на прядильный двор, но Петр заменил это наказание поркой. Пребывание А. П. Голицыной при императрице в 1719 году сомнительно, так как официально ей было позволено возвратиться ко двору только в 1722 году.