Принцип жирового тела
Шрифт:
Гнида, не долго думая, размахнулась, и кулак скользнул по моему плечу, которое я успел подставить. Я кое-как сумел перехватить руку и крепко сжал ее за кисть.
– Колюня, не махайся на него, а вдруг он не с больницы, а то посадит еще!
– предостерегающе сказала Ольгина мать, появившись на пороге кухни.
– Щенок еще, таких как я сажать!
– прохрипел Колюня и размахнулся другой рукой, но его опередила Ольга.
Она стояла, не принимая участия в ссоре, но увидев движение руки Николая, мягко взвилась в воздух, и нога ее совершила резкое хлыстообразное движение, кончик ее стопы коснулся Колюниного паха и отдернулся назад. Мужик согнулся пополам, скрючился и сел на пол. Ольга быстро и мягко, по-кошачьи придвинулась к нему и коротким жестким движением врезала ему ребром ладони наотмашь сзади по шее. Колюня с хаканьем выпустил воздух, как при ударе топором, и упал лицом на пол, а Ольга,
Минут через пять Николай пришел в себя и начал медленно разворачиваться из скрюченного состояния, как разворачивается свернувшийся в минуту опасности еж. Удивительно, как быстро изменяет подлецам их наглость и апломб, когда они встречают неожиданное и серьезное сопротивление. На мужика жалко было смотреть, хотя мне, честно говоря, было его совсем не жалко.
– Так вот, Колюня, или как там тебя - наставительно сказал я. Я действительно из психбольницы, и я работаю там врачом. И хотя я пока не могу доказать в суде, что в действительности произошло в этой квартире в день Олиной госпитализации, но я использую все средства, чтобы испортить тебе жизнь в этой квартире и сделать ее невыносимой. Короче, Колюня, где дверь ты знаешь, вот и мотай отсюда со всей скоростью по месту прописки. А если ты, урод, заявишься сюда еще раз, то я лично порекомендую Олечке тебя убить или на всю жизнь искалечить - это как раз то, что ты заслужил. А она потом полечится у меня - не сильно долго - поправит здоровье, и я ее выпишу. А вот тебя, гнида, с кладбища уже не выпишут. Так что мотай поскорее, подонок!
Николай кое-как встал, поохивая, потирая шею, сгибаясь и хватаясь за отбитую промежность, а в промежутке между стонами вопил, обращая свои взгляды на кухню, где стояла с окаменевшим лицом Ольгина мать:
– Ну, Зинуля, все! Спасибо тебе, Зина! За все спасибо! За любовь, за ласку, Зин, за заботу! За доченьку твою особое спасибо! Ты думаешь, я себе бабу не найду? А ты еще придешь ко мне потом, еще придешь! На пузе приползешь и подолом полы мыть будешь! Только я теперь в гробу видал и тебя, и твои котлеты картофельные, и платье твое в горошек, и твою отрыжку, и твою квартиру, ебись вы все по нотам! Ищи вот теперь, кому по вечерам сиськи-то в руки пихать, когда перед теликом сидишь! Вполголоса бормоча угрозы, жалобы и ругательства, Николай оделся, собрал чемодан и ушел, выматерившись напоследок и демонстративно хлопнув дверью. Ольгина мать молча сидела на кухне, ни во что не вмешиваясь, положив локти на кухонный стол и подперев щеки руками. Лицо ее почернело, а глаза горели лютой ненавистью и неукротимой траурной злобой, но она продолжала молчать.
Я прошел по коридору, направляясь вслед за Ольгой в ее комнату, и вдруг увидел лежащий на полу красный прямоугольник, очертания которого мне показались очень знакомыми.
– Оля, это не ты паспорт потеряла в суматохе?- спросил я.
– Нет, Алеша, я свои документы уже давно дома не храню.
– Тогда чей это паспорт тут на полу валяется?
Ольгина мать неожиданно сорвалась с места как кошка и метнулась в коридор, но я уже и сам понял, кто потерял паспорт. Ольгина мать нырком нагнулась к полу и резко выбросила вперед руку, чтобы схватить документ, но я наступил на него ногой, чуть не отдавив ей пальцы, и сухо скомандовал:
– А ну, быстро сядьте на место! Женщина злобно посмотрела на меня, и я вдруг увидел, как ненависть на ее лице сменилась страхом, она отшатнулась, ушла на кухню и уселась на свою табуретку, не проронив ни слова. Видимо, что-то пугающее появилось в выражении моего лица.
Я сунул паспорт в карман и прошел в Олину комнату. Ольга сидела на сером полосатом диванчике в своей любимой позе, скрестив ноги перед собой и положив руки на бедра. Посмотрев на меня, она сказала:
– Алеша! Я вас таким никогда не видела! У вас на лице такое выражение, как будто вы хотите кого-то убить. Я вытащил из кармана паспорт и энергично потряс им в воздухе:
– Не кого-то, а конкретно вот его, это самое "никто", которое завелось в твоем доме! Оказывается, клопы и тараканы - не самая опасная и не самая мерзкая живность, которая заводится в квартирах. Я глубоко вздохнул, стараясь расслабиться, вспомнил про Универсальный успокоитель и постарался не думать ни о чем, кроме Успокоителя в течении пяти вдохов и выдохов. После этого я почувствовал себя более сносно. Гнев почти разжал сжимавшие меня тиски. Сев рядом с Ольгой на диван, я уже более спокойно вздохнул, затем открыл паспорт, изучил его содержание, а также пробежал глазами справку из домоуправления, вложенную в паспорт, после чего
– Щелдаков Николай Викторович, русский, пятидесяти двух лет, москвич, вдовец, имеет дочь Анну двадцати шести лет, дочь прописана у отца. Ольга скучающе зевнула. Я еще раз пролистал паспорт и обнаружил за его обложкой небольшую фотографию молодой женщины, похожей на Николая, с маленьким ребенком на руках.
– Оля, ты зря зеваешь, ты так прозеваешь квартиру. Ты же видишь, какой это мерзавец! Он же тебя хочет из дому выгнать, чтобы прописаться к твоей матери, а свою квартиру - своей дочери с внуком оставить!
– Алеша!
– в Ольгином голосе появилось легкое раздражение - Он же не Вас хочет выгнать ихз дому, а меня! Давайте я сама буду с этим разбираться, а! В конце концов, Вы мой доктор, а не мой адвокат!
– Боже мой, Оленька, как же с тобой трудно! И когда ты бросишь свою дурацкую привычку называть меня на "вы". Мы же уже не в больнице, а дома, у тебя в гостях! Я бросил взгляд на Ольгу.
– В гостя-а-а-а-х…- протянула Ольга, и вдруг неожиданно залилась смехом - Алешенька! Нет, это бесподобно! Положительно, ты просто прелесть! Хорошенькие "гости" получились, со скандалом и мордобоем! И зачем ты вмешивался? Он же тебе чуть лицо не разбил, хорошо, что я рядом стояла. Ах ты, мой рыцарь! Ужасно ты смешной. Ольга со смехом поцеловала меня в краешек губ, как всегда слегка прикусила за подбородок и легко спрыгнула с дивана. Я подошел к окну, отдернул плотную штору и огляделся в комнате. Кроме дивана, в Ольгиной комнате стоял большой старомодный письменный стол с двумя массивными тумбами, настольной лампой и затейливым пресс-папье из черного мрамора, платяной шкаф с полуоткрытой дверцей, на которой тускло поблескивал край внутреннего зеркала, книжный шкаф, беспорядочно и пестро заполненный книгами разнообразного формата и цвета, книжные полки, уставленные книгами и журналами, на одной из полок высился большой голубой глобус, на другой стояла изящная китайская фарфоровая ваза. На стенах висели репродукции старинных голландских гравюр в простых картонных рамках. Середину паркетного пола в комнате закрывал плотный ковер с неярким восточным орнаментом. В свободном углу, дальнем от окна, ближе к входной двери стоял массивный деревянный этюдник, а рядом с ним мольберт. Чуть поодаль в том же углу лежал пыльный оранжевый баскетбольный мяч, волан для бадмингтона, теннисная ракетка в чехле и боксерский мешок, который, видимо, часто били, судя по его потертому виду.
– Оля, почему в истории болезни написано, что ты продавала вещи из дому, чтобы покупать вино? Я вижу, что все вещи на своих местах. Ольга усмехнулась и покачала головой:
– Ну как, в последний раз, когда мне приспичило выпить мой ящик шампанского, я продала пару своих картин, которые жили у меня в комнате вон на той стене, где сейчас пусто, а деньги оставила у себя в столе. А голова-то дырявая и к тому же болела уже не на шутку. Короче, я забыла стол запереть. Тут мамка с Николаем увидели, что картин на стене нет, сразу поняли, залезли ко мне в стол, пока меня дома не было, и денежки мои тю-тю! Я велела матери деньги отдать, а они мне говорят: "Ты психбольная, а психбольным деньги ни к чему". Ну, а мне, сам понимаешь, обидно, да и организм требует свой ящик - вынь да положь. Я дождалась, пока мамка уйдет, вынула из серванта ее любимый фарфоровый кофейный сервиз и продала на рынке - короче, восстановила справедливость, правда всего лишь на десятую часть, за картины-то я получила раз в десять больше… А потом закупила свой ящик шампанского и уселась вот тут, на этом самом коврике, праздновать День Треснутых Черепов.
– Праздновать, прости, что?
– То, что слышал. День Треснутых Черепов - это я выдумала себе такой праздник. Не может же приличная девушка выпить ящик шампанского просто так, без повода! После травмы и операции меня головные боли доконали. Я жить не могла. Временами ничего, а временами - хоть вешайся. Таблетки помогали плохо. Потом вместе с болью стало приходить плохое настроение - тоска и какая-то непонятная злоба на весь мир, когда хочется всех поубивать, начиная с себя. И вот, когда я пребывала в этом тусклом состоянии, подружки меня как-то раз угостили шампанским. Первый фужер влили почти насильно. А потом я выпила за вечер две с половиной бутылки, и все сняло как рукой - и боль и тоску. Хоть в опере пой, хоть в космос лети. Радость, облегченность!.. Ну вот, девушка обрадовалась, закупила ящик, благо средства были, с той поры и пошла эта традиция. Вот уже года три как я отмечаю этот праздник, где-то примерно раз в три месяца. Иногда по полгода не праздную. Зато в промежутках между загулами не делаю ни глотка спиртного. Даже глядеть на него противно. А вот как только организм подаст сигнал - вот тут и начинается оргия с вакнахалией.