Принцип жирового тела

Шленский Александр Семенович

Мы помолчали вместе какое-то время.

Затем Ольга нарушила тишину:

–  Мне кажется, Алеша, что Вы ищете решение проблемы в стороне от этой проблемы, там где его просто быть не может. Хотите я расскажу Вам одну японскую легенду? Я кивнул.

–  Мне рассказали ее уже давно, и рассказал мне ее один человек, который был чем-то похож на Вас и был мне очень дорог. Так вот, это легенда эта довольно древняя, она рассказывает об одном японском мыслителе по имени Дзинтаро Мицуяги. Рассказывают, что Дзинтаро жил более полутора тысяч лет назад в небольшом селении, название я уже забыла, да это и неважно.

Дзинтаро был небогат, но происходил из довольно знатного рода, и

мог весьма преуспеть в жизни. Но его не интересовала ни власть, ни слава, ни женщины. Его интересовал вопрос, что есть в жизни истина, и как ее найти. И вот однажды он надел дорожную одежду, взял посох и немного еды и отправился странствовать под видом монаха. Дзинтаро прошел пешком всю Японию, не раз был в Китае, много повидал, беседовал с настоятелями храмов, наставниками дзеновских общин, просто с умными людьми, и дожил до сорока лет, так и не женившись и не заведя детей, и все ему казалось, что он самого-то главного в жизни все еще не знает.

И вот однажды он, уже совсем отчаявшись, пришел в храм и принес немного золота, что он унаследовал от родителей. Он положил это золото к ногам древней бронзовой статуи Будды, и сказал. "Я не прошу тебя ни о чем другом, но дай мне только один раз поглядеть на истину". И вдруг бронзовый Будда зашевелился, взял Дзинтаро за руку и сказал ему: "Хорошо, я покажу тебе истину, только закрой глаза и не открывай, пока я тебе не скажу". Дзинтаро закрыл глаза, его ноги оторвались от земли, и в лицо ему ударил холодный ветер, и ему показалось, что они летят где-то высоко-высоко. Потом его сандалии вновь коснулись земли, и тогда Будда отпустил его руку и сказал: "Теперь открой глаза, Дзинтаро". Ну, Дзинтаро открыл глаза и увидел, что они стоят на склоне огромной горы, а высоко над ее вершиной стоит прямо в воздухе самурай с мечом, и на него со всех сторон летят беды и печали, а иногда и радости. И тот самурай беспрерывно работал мечом, отражая беды и и печали, а радости старался не трогать, но только не всегда ему это хорошо удавалось.

"Так где же истина?"- спросил удивленный Дзинтаро. "А ты посмотри вокруг того самурая, может и еще чего увидишь",- ответил бронзовый Будда. Дзинтаро послушно стал смотреть, и заметил, что самурай тот стоит внутри другого, гораздо большего самурая, и тот наружный самурай тоже размахивает мечом, рассекая им горести и печали, и внутрь него попадают лишь осколки, и эти осколки отбивает своим мечом внутренний самурай.

Тут бронзовый Будда взмахнул своим веером, и Дзинтаро понял еще много вещей. Он понял, что внутренний самурай ничего не знает про наружного самурая и никогда ничего про него не узнает, потому что ни его взгляд, ни его меч не дотягивался до внутренних границ наружного самурая.

Внутренний самурай не знал ничего о тех бедах и опасностях, которые отражает наружный самурай. Он не умел их даже увидеть, также как он не мог видеть наружного самурая. И если бы наружный самурай пропустил беду внутрь, и она бы обрушилась на внутреннего самурая, то внутренний самурай никогда бы не узнал, что принесло ему смерть, и ничего бы не мог поделать с ней своим мечом. Иногда так и случалось, но через некоторое время вместо погибшего внутреннего самурая появлялся новый.

А сам наружный самурай тоже был внутренним для следующего наружного самурая и тоже про него ничего не знал. Дзинтаро также понял, что если бы вдруг внутренний самурай узнал о существовании наружного самурая, и знал также, что он никогда не узнает того многого, что знает наружный самурай, он бы от огорчения немедленно вонзил в себя меч.

Тут бронзовый Будда взмахнул веером еще раз, и взгляд Дзинтаро

расширился до невообразимых пределов, и тогда Дзинтаро увидел самого наружного самурая. Этот самурай был бесконечно огромен, и он стоял неподвижно целую вечность, опустив свой меч. Он совсем не обращал внимания ни на радости, ни на печали, потому что они его не касались и пролетали сквозь него, как будто его и не было вовсе. Он знал их все наперечет, от момента возникновения и до самого конца их существования. Он сам, можно сказать, и был этими радостями и печалями. Он был одновременно и всем, и ничем. Его меч был бесконечно быстр и бесконечно длинен, и он мог бы рассечь все радости и печали одним единственным, бесконечно коротким ударом. Но он не видел необходимости в этом единственном ударе, и поэтому не спешил пускать в ход свой всесильный и страшный, но бесполезный меч. Все внутренние самураи вынуждены были непрерывно вращать своими мечами, и лишь самый наружный самурай был обречен стоять с опущенным к ногам мечом до скончания века, потому что он знал окончательную истину.

И когда Дзинтаро все это понял, он хотел попросить бронзового Будду перенести его домой, и вдруг увидел, что он стоит уже не на горе, а снова в храме, и его золото лежит, как он его положил, у ног Будды, а рядом лежит богато украшенный самурайский меч с дарственной лентой, иероглифы на которой были написаны тончайшей кистью с необыкновенным искусством. Тут бронзовый Будда поклонился Дзинтаро, усмехнулся, после чего замер неподвижно и вновь превратился в бронзовое изваяние. Дзинтаро обратился к Будде с горячей благодарственной молитвой, после чего взял подаренный меч и уж не пытался больше никогда искать истину в последней инстанции.

Тут Ольга слегка улыбнулась:

–  Говорят, что после этого Дзинтаро открыл небольшую торговлю, завел семью, и прожил много лет в достатке и в радости.

С последними словами Ольга подошла ко мне, положила мне руки на грудь, коротко поцеловала меня в краешек губ, слегка куснула за подбородок, игриво заглянув в глаза, и направилась к двери. Я догнал ее и хотел поцеловать более основательно, но Ольга поняла мои намерения и мягко, но решительно отстранилась.

–  Не сегодня, Алешенька! Я не люблю любить на бегу. Давай отложим до следующего раза. Ага?. Я кивнул и молча проводил Ольгу в палату.

13. О том, какие выводы можно сделать, увидев смерть лягушки в пасти змеи.

Прошло несколько дней с того дня, как Ольга рассказала мне японскую легенду о матрешечных самураях. С тех пор мы виделись еще два раза, но оба раза в ординаторскую приходили другие врачи, которые либо беседовали со своими больными, либо делали записи. Поэтому мы с Ольгой смотрели друг на друга как конспираторы и вели светскую беседу, сидя на "пионерском" расстоянии.

Лидия Ивановна, зайдя как-то в ординаторскую по своим делам, вдруг остановила взгляд на мне и сказала:

–  Алексей Валерьевич, а я хочу Вас поздравить.

–  С чем?- удивился я.

–  С профессиональным ростом. Очень вы хорошо лечите наших девочек, особенно Олю Пролетову. Не знаю уж, что Вы с ней делаете, можете мне не говорить, но она стала намного мягче, улыбается, даже шутит. Просто не узнать девку. Вы уж, как уйдете из нашего отделения, не пропадайте совсем, навещайте нас, и к Оле нашей зайдите. Сами у меня ее попросили, сами ее приручили, так уж не пропадайте! Помните, доктор, как там у Экзюпери: ты должен чувствовать ответственность за тех, кого приручил. Если у нее дальше все пойдет, как сейчас, я ее, пожалуй, недельки через две-три выпишу. Мне кажется, у вас симпатия взаимная. Так что, не бросайте ее совсем.