Приносящая надежду

Воронина Тамара

Спутники удивились. Ну да, где им определить, что агрегат, засунутый за пояс Мита Девоса, больше всего смахивает на древний револьвер, а довольно ровный свет… впрочем, насчет газа Лена не была уверена, но это не были лампы накаливания, да и проводов она не видела, но это точно не были и масляные лампы, к каким она уже успела привыкнуть. Вот и брякнула и, похоже, попала.

Голос от двери материализовался в человека, в назначении которого сомневаться не приходилось: он был начальник. Очень большой. Очень-очень. Местный владыка, по мановению ресниц которого начинаются войны или наступает эра всеобщего благоденствия. При этом демократ – Мит Девос в ноги не падает и поясных поклонов не кладет, не сгибается в области поясницы, зато выпячивает грудь и щелкает каблуками. И Ленины спутники встали, даже эльфы. А Лена вспомнила

формулировку, по которой над ней нет ни королей, ни магов, и осталась сидеть. Начальника это не возмутило, во всяком случае, он не никак никакого возмущения не выказал, наоборот, сделал жест, велящий всем занять прежние места. Девос, однако, на стол моститься не стал – Милит его далековато задвинул. Если у них тут водятся врачи (не лекари, не целители, не знахари, а врачи!), то где они шляются? Шуту пора сделать перевязку, рана на ноге хоть и пустяковая, но он долго шел пешком, самодельные ленины швы могли и разойтись, Маркусу и Гарвину надо обработать ожоги…

Она не слушала, о чем разговаривали мужчины. Мит помалкивал, а у эльфов отродясь почтения к чинам не было, для них один беспрекословный авторитет – Лиасс, а шут, хоть к королям и привычен, сидит, полуприкрыв глаза, лицо осунулось, словно неделю не ел… Лена взяла его за руку, и он слабо-слабо улыбнулся. Стоп. У него больше нет амулета, и однажды поток силы свалил его с ног, а ведь до того он чувствовал только ручеек. Ну, так сейчас поток будет. Сила ему нужна.

Он даже вздрогнул, испуганно распахнул глаза, не сразу поняв, что это такое. Ага. Действует. Гару шмякнул башку ей на колени. Вычесывать надо, совершенно неприлично выглядит собака…

– Значит, ты Странница, леди?

– Странница, – рассеянно отозвалась Лена. – Где ваш обещанный врач? Я бы уже давно сама все сделала.

И тут нарисовался врач. Белого халата на нем не было, но была чеховская бородка и чеховский саквояжик. Пенсне не хватало. Первым делом он взялся за самое видимое: за лицо Маркуса, потом обработал руки Гарвина, удовлетворенно покряхтывая и бормоча что-то. Гарвин засмеялся:

– Неплохо для трех дней? Вчера, дорогой мой, всего лишь вчера!

Тот заспорил: что, мол, я свежего ожога от заживающего не отличу, но поверил остальным, затребовал у Лены баночку с бальзамом на исследование и заодно рецепт (магию Светлой тоже приложить?), потом все же осмотрел и шута, а под занавес вытащил из саквояжика натуральный шприц устрашающих размеров с соответствующей иглой и самые настоящие ампулы. Чтобы не было воспаления. Антибиотики тут, похоже, уже изобрели…

Началась какая-то суета, кажется, им предлагали комнаты, а они упорствовали, не желая разлучаться, тогда их проводили в большое помещение с несколькими кроватями и второпях забытыми вещами: что-то вроде мини-казармы, из которой спешно выселили несколько мужчин, Несколько курящих мужчин – запашок был тот еще, Лена давным-давно отвыкла от такого. Кое-где из миров курили, но мало, это считалось экстравагантным, в народе не приветствовалось…

Она и не помнила, как заснула и сколько проспала. Сил не было вовсе, словно все их она израсходовала на проклятие. Но во сне они исправно восстановились, потому что, продрав глаза, она поняла, что чувствовала бы себя совсем замечательно, если бы не хотела есть. Жрать. Лопать. От пуза и в три горла.

Мужчины этим и занимались. Маркус кормил Гарвина с ложечки, шут вяло подносил ложку ко рту. Лена решительно встала, решительно поинтересовалась, где тут прочие удобства, увидев самый натуральный душ, забыла о голоде и чуть не час простояла под восхитительно теплой водой, пока Маркус не пригрозил через дверь вытащить ее как есть.

В этом мире они пробыли дней десять. Лена бы ушла сразу, но мужчинам было интересно посмотреть на мир, ушедший из магии и уверенными шагами направлявшийся к светлому техническому будущему. Паровоз поверг их в состояние душевного смятения, прообраз автомобиля сильно насмешил (обогнать его могла не только лошадь, но и Милит, выигравший забег примерно километров на пять), револьвер не понравился резко – шумно очень, но не очень эффективно, хороший арбалет не хуже, не говоря уж о сносном боевом маге.

Пока они развлекались экскурсиями, Лену донимал врач, и интересовала его вовсе не ее мифическая сила (он, как положено медику, был циник), а исключительно состав лекарств из ее аптечки. Из этого Лена, конечно, секретов

не делала, хотя и предупредила честно, что эти же лекарства, сделанные другими, действуют медленнее. Он не верил. Она тоже не верила, но верили те, кого она лечила. Типа излечивает не лекарство, а вера в лекарство. Услышав это, врач решил, что Лена склонна (и способна) к истинной философии, и начал рассуждать с ней на разные философские темы. Лена же свято помнила сентенцию препа по истмату, который прямо заявил: «Курица не птица, женщина не философ», и свои тщетные попытки проникнуться Кантом. А уж к нынешнему-то времени она начисто забыла все, кроме нескольких терминов и фамилий. Объяснять это она пыталась, но тщетно: доктор решил, что она просто чрезвычайно скромна, а сентенцию препа счел тонким иносказанием: ведь всем же известно, что курица – птица, не животное же, не рыба и не человек… Лена сдалась, а так как отделаться периодическим «не может быть» или «да что вы говорите» не представлялось возможным, то она несла истинную чушь из жалких обрывков своих познаний и повергла врача в состояние долгой задумчивости, заявив, что мир вообще существует только в нашем воображении, а если это не так, то попробуйте доказать страдающему алкогольным психозом, что зеленые крысы с бантиками на ушах вовсе не бегают по его плечам. Когда задумчивость иссякла, пришлось развивать мысль о познании мира посредством ощущений, а так как ощущения у всех разные, то и миры тоже. Потом Лена поразила философа очередными перлами насчет двуногого без перьев, смертности кошки, а также знанием термина силлогизм. Ему бы, дураку, с шутом философствовать, потому что тот прочитал кучу заумных и занудных трактатов, но шут говорить пока был не расположен: горло болело при напряжении, поэтому он ел жидкую кашу и протертые супы, которые с воодушевлением готовила Лена, и преимущественно молчал.

Этот мир был среднецивилизован. И Лене это ужасно не нравилось. Чего-то не хватало: или фактического равенства людей развитых миров, или простоты строя и законов миров магических. В мирах магии женщины не играли почти никакой роли, но к ним неизменно относились с уважением, потому что женщина была хранительницей очага, хозяйкой дома или, например, прекрасной дамой. Здесь… Здесь к женщинам относились снисходительно. Типа все равно дуры, вот и место им на кухне да в детской, а чтоб не скучала, вот ей еще одно красивое колечко…

И даже не в этом дело. К ней-то лично уважение только росло, местный повелитель первым здоровался и неизменно интересовался ее пожеланиями. Чего-то Лене не хватало. Не нравилось, что ее спутников, особенно эльфов, воспринимают скорее как бродячих фокусников, чем как что-то серьезное. Милит вспыльчив, а Гарвин просто… Гарвин просто эльф со всеми вытекающими, потому Лена всерьез опасалась, как бы они не продемонстрировали пару своих фокусов.

– Что тебе не нравится здесь? – спросил как-то Милит, что само по себе было удивительно, потому что он не отличался особенной внимательностью или чувствительностью, но и то заметил некую ее маетность.

– А тебе нравится? – пробурчала она в ответ. Милит повел плечами.

– Что не нравится мне, я понимаю. А что тебе – нет. Аиллена, если тебе не нравится этот мир, надо уйти. Магия здесь действует, так что это у тебя получится.

– Получится, – удивилась Лена, – конечно. Милит, мы собирались не сбегать при первой опасности.

– Я не чувствую опасности. И Гарвин тоже. А тебе что-то не нравится. И это куда серьезней всех опасностей.

Лена ему, конечно, не поверила. Ей просто было не по себе, и она-то полагала, что из-за последних событий. Маятности не было до того, как шут ловил на лету стрелы и танцевал по утоптанной сухой земле, чудом уклоняясь от них. До того, как расцвет трилистник на щеке Маркуса. До того, как вспыхнул огонь вокруг эльфов. До того, как она прокляла людей.

Ей не было стыдно за это проклятие, не было жалко тех, кому оно досталось, если досталось, она даже не думала, в чем оно реализуется и реализуется ли вообще. Впрочем, нет, в последнем она была как раз уверена: да. Реализуется. Но было не по себе. Очень не по себе. Почему она взялась осуждать Странницу, проклявшую Трехмирье? Та не увидела выхода из тамошней ситуации, решила стереть файл и создать новый, а Лена вроде бы как чуточку, немного… Но, во-первых, не все ли равно – сто человек или сто тысяч. Во-вторых, кто знает, сколько их там, кому нравится видеть казни…