Приорат Ностромо
Шрифт:
— Придворные — сейчас? — нахмурилась Лея. — Разве так бывает?
— Был бы двор, — усмехнулся я, — а интриги найдутся!
— Пап… — Лея глянула исподлобья. — Хочешь, я этому интригану устрою? Неделями будет икать!
— Спасибо, кисочка, — мои губы растянулись в ласковой улыбке, — но я как-нибудь сам!
С улицы призывно засигналили, и я резво выскочил на крыльцо — за оградой неуклюже ворочался «КамАЗ» с коробчатым синим фургоном. Наискось, белым по синему, тянулась надпись: «Доставка на дом».
Коренастый мужичок
— Вы хозяин?
— Я хозяин.
— Что везем? — деловито осведомился мужичок.
— Мебель, технику, вещи.
— Ящики нужны?
— Пригодятся. Юля! Лея! Хватайте тару и складывайте пожитки — одежду, белье, книги, посуду… Всё!
— Есть, товарищ папа! — младшенькая лихо отдала честь, вызывая умиление бригадира грузчиков.
И закрутилась стихия переезда…
Я не вмешивался, не бегал, присматривая за работягами, как бы те не поцарапали антикварный буфет или не кокнули вазу — «доставщики» знали свое дело.
Первым в гулком нутре фургона расположился кухонный гарнитур. Следом, заполняя собой каждый кубический сантиметр объема, поместился спальный, столовый и гостиный.
Для перевозки компьютеров и прочей тонкой техники вызвали маленький тентованный «Зилант». Сначала в его кузов-кузовок закатили тумбу «ГОЛЕМа», потом умостили станцию «Байкал» и всё, что попроще.
Молчаливые грузчики роняли односложные лексемы, на диво избегая нецензурных:
— Берись!
— Стоп!
— Кантуй…
— Еще…
— Харэ!
Поначалу я пытался помогать «потаскунам», но те корректно оттеснили меня на обочину. Тогда я пристроился к девчонкам, однако пригодился им лишь в качестве носильщика — видать, для того, чтобы собирать и паковать домашний скарб, квалификации доктора наук маловато было…
К трем часам дом опустел. Бригадир получил ключи от дачных ворот и от сарая, двести рублей сверху, за старание — и грузовики убыли. Вернулась тишина — и непокой.
Я медленно прошелся по мансарде, пытаясь уловить давнишние запахи, но в носу лишь свербило от поднятой пыли. Спустился на второй этаж, заглянул в кабинет, в спальню, в комнату Юли. Девушка стояла у окна, глядя во двор.
— Снег пошел… — рассеянно пробормотала она.
Приблизившись, я нежно обнял ее, и дочь расслабленно откинула голову на мое плечо, щекоча растрепанными волосами.
— Странно… — молвила она. — Мне раньше не нравилось, когда вокруг мебель, ковры, люстры… Думала, что это всё — лишнее, и только отбирает простор. И вот в доме пусто… Просторно… Ау! Вот и эхо звучит… А дома больше нет!
— Чего ты тут разаукалась? — забурчала Лея, переступая порог. — Заблудилась, что ли?
Растревоженный Коша запрыгнул на подоконник, и младшенькая погладила зверька, нервно дергавшего хвостом.
— Кот, наверное, боится, что мы его оставим… — она заворковала: — Не бо-ойся, киса! Пап, поехали домой?
— Поехали! — рассмеялся я.
Вчетвером
Ворота так и стояли распахнутыми настежь. Я вывел машину, и закрыл жалобно скрипнувшие створки. Глянул на трубу, из которой не вился дымок. На замершие в безветрии сосны, на темные окна…
Сел и поехал домой.
Среда, 16 декабря. Утро
Щелково, проспект Козырева
Лиза Пухова успокоилась за пару дней — просто смирилась с еще одной потерей. Хотя, если честно, тогда, три недели назад, она горевала не о том даже, что снова осталась одна, а о самой возможности построить отношения с Литом.
Ничего особенного между ними не было. Ну, встречались. Ну, пару раз он ночевал у нее, а она — у него. Лишь однажды, правда.
Всё равно, Боуэрс в душе оставался американцем, со всеми штатовскими повадками и привычками. Разве это нормально — начав ухаживать за женщиной, брать тайм-аут и срываться в отпуск? А потом встречаться на работе — и делать предложение…
А ей-то как отказать? Пусть даже нелюбимому, непонятному человеку? Жизнь-то проходит! Молодость уже миновала…
Выглянув в окно аналитического отдела, Лиза дрогнула губами — этот застенчивый и робкий опер снова здесь, околачивается перед входом. А охрана не пускает на режимный объект…
Пухова отошла от окна, затем снова вернулась — и отшатнулась в смешном испуге. Векшин, чудилось ей, смотрел прямо на нее.
Медленно пройдясь к двери, словно сомневаясь, Лиза убыстрила шаги, и спустилась в фойе. Независимо миновала суровых стражей, громыхнув турникетом, и вышла на улицу.
Опер топтался в пальто, замотанный в шарф и напяливший лыжную шапочку, смотревшуюся нелепо и даже жалко.
«Неприкаянный…» — улыбнулась Пухова.
— Вы же совсем замерзли! — сказала она, кутаясь в шубку, наброшенную на плечи.
Векшин смущенно развел руками:
— Никак… не могу уйти, — сбивчиво заговорил он. — Я… Я хотел просто… Даже не встретиться с вами… Просто увидеться… Увидеть!
Лизина улыбка пригасла, но ямочки на щеках все еще продавливались. Из женских глаз медленно уходила настороженность.
— Как вас зовут, капитан Векшин? — негромко спросила Пухова.
— Г-гена… — растерялся оперативник. Покраснел, и быстро поправился: — Геннадий!
— Очень приятно, Гена, — мягко сказала Лиза, и лукаво улыбнулась: — А зачем вы хотели меня увидеть? Только честно!
Векшин побурел.
— Я… Я хотел спросить, — заговорил он, мучительно подбирая слова. — Могу ли я… Вообще, хоть когда-нибудь… Встретиться… с вами? Не случайно, и не по службе, а просто так?
Лизина улыбка приподняла холмики щек.