Припятский синдром
Шрифт:
— А!.. Должно быть, они ее на зуб пробовали, — поддержала его Ирина. — Ребята, возьмите меня и Софью завтра с собою?!..
— Куда?
— В Припять!.. Куда же еще?!..
— В Припять?!.. — повторил Василий. — В Припять мы и сами мечтаем съездить!..
— Это мы по селам людей собираем, — поясняет НикНик. — А в Припять вы с Софьей можете легко пропуск получить у нашей доблестной милиции… Вам они обязательно дадут!..
— Только пропуск берите на всех!.. Машина — наша, пропуск — ваш, идет? — шутя торгуется Василий. — А сегодня вечером мы берем вас с собою в «Сказочный»… Только с условием, что выступите там!..
— Выступить-то можно... Почему нет, если это только кому-нибудь
НикНик, присев у ног Ирины, берет ее руки в свои и, глядя ей прямо в глаза, очень серьезно говорит:
— Ирочка, голубушка! Ей-богу, нужно!.. Еще как нужно!.. Особенно нашим… Вас ведь многие знают... А теперь все припятское здесь — ох, как дорого, поверь!..
Вечереет. Серенький микроавтобус подкатил к странному сооружению с вывеской: «Пункт по дезактивации автотранспорта», в салон заглянул военный и, отдав честь, чуть слышно глухим осипшим голосом, едва выговорил положенную фразу:
— Вы въезжаете в зону жесткого контроля… Кхе-кхе… Пропуск пожалуйста!.. Кхе-кхе…
Василий, сидящий впереди, протянул ему пропуск на всю культбригаду, едущую в «Сказочный». Военный обвел пассажиров нетребовательным взглядом:
— Хорошо! Кхе-кхе... кхе-кхе-кхе... — закашлялся он, и еще раз обведя салон грустным взглядом, почти по-отечески добавил. — Берегите себя, пожалуйста!..
Отдав честь, военный захлопнул дверцу машины. Все облегченно вздохнули, и Софья, облаченная уже, как и Ирина, в белую робу, вдруг гаркнула:
— Братцы! Помирать, так с музыкой что ли?!. А ну, давай — запевай!.. — И сама, первая, затянула:
Отгремели песни нашего полка.
Отзвенели звонкие копыта…
Василий и НикНик подхватили перефразированную песню Булата Окуджавы, делая акцент на первом слове:
Стронцием пробито днище котелка.
Припятчанка юная убита… — запели остальные.
Микроавтобус катит по лесной дороге. Справа на небольшой поляне показалось одно из «кладбищ» машин, где скучились старые и новые грузовики, «скорые», «пожарные», разноцветные «москвичи», «жигули», черные «волги», бетономешалки и даже один БТР. Друзья, взволнованные этим зрелищем, продолжают петь с еще большим воодушевлением:
Нас осталось мало: мы да наша боль. Нас немного и врагов немного… Живы мы покуда, припятская голь, а погибнем — райская дорога...Машина останавливается у входа в бывший пионерлагерь «Сказочный», расположенный и впрямь в сказочном месте. Почти все они работали здесь в летнее время или просто приезжали с концертами для детей, здесь же каждое лето отдыхали их дети. Сейчас вход в лагерь перекрыт воротами из колючей проволоки, у которых стоит военный патруль.
Культбригада шагает по узкой аллее между рослыми соснами. Слева от них крохотное, наспех сколоченное строение, обтянутое целлофаном, с единственным окном на аллею. Сбоку, у подобия дверей, толпятся уставшие люди в белых одеждах.
— Это смена вернулась со станции, — объясняет Ирине Василий.
Ирина заглядывает внутрь, где с одной стороны на зацелофаненной земле лежат груды чистой одежды, а с другой — еще большие груды грязной. Здесь же несколько человек неспешно переодеваются.
Ирина догоняет своих, к которым уже присоединились председатель профкома ЧАЭС Линкин и общественный культорганизатор, инженер Александр Алтунин. Увидев Ирину, они жарко и долго жмут ей руку.
— Очень рад вашему приезду! — говорит Алтунин. — Я уже объяснил Софье Петровне, что до начала
И он повел гостей в один из спальных корпусов детского лагеря, где теперь людно и душно. В комнатах, рассчитанных на четыре кровати, стоят почти вплотную по 8-10 раскладушек. На многих уже спят, прямо в одежде поверх одеяла, вернувшиеся после тринадцатичасовой смены. В углу комнаты, куда они заглянули, на полу сидят несколько вахтовиков, один из которых, играя на гитаре, поет перефразированный местным бардом Владимиром Шовкошитным блатной шлягер:
Мы мирный атом все же одолеем. Коварен враг, но будет он разбит. И не беда, что Дмитрий Менделеев с таблицей вместе в печени сидит. И не беда, что Дмитрий Менделеев с таблицей вместе в печени сидит. Ты прикажи, страна, и я не струшу — войду в огонь, остановлю потоп.. Ведь мне не пять окладов греет душу, — урана тридцать пятый изотоп. Ведь мне не пять окладов греет душу, а двести тридцать пятый изотоп. Богатыри мы все — герои даже, пока нам платят бешеный процент. А перестанут, женушки нам скажут: «Ты не герой — дурак-интеллигент!.. « А перестанут — женушки нам скажут: «Ты не герой — дурак и импотент!.. « А мы на почки бэры принимаем, На каждую из них — десятки бэр! И этим самым Родину спасаем, Великую страну СССР. И этим самым Родину спасаем, Могучую страну СССР…В просторном помещении, оборудованном под склад, Алтунин предложил подругам выбрать себе сменную одежду и обувь, чтобы потом, в Полесском, было во что переодеться.
Затем их повели в столовую, где уже заканчивался ужин. Здесь было комплексное и, как показалось, довольно скудное питание. Правда, у стола раздачи стоят два огромных чана с остатками салата.
Круглая концертная площадка лагеря, в несколько рядов окольцованная длинными деревянными скамейками и почти сплошь окруженная могучими соснами, пестрит разноцветными защитными робами вахтовиков, но подавляющий цвет здесь — белый. Полным ходом идет подготовка вечерней программы: устанавливаются микрофоны, юпитера, налаживается связь.
Ирина с Софьей подходят к группе вахтовиков, кучно сидящих на соседних скамейках. Те, увидев их, не прерывая оживленный разговор, подвинулись, и жестом пригласили сесть в центре компании, где взволнованный парень продолжает говорить:
— Я сам его отвозил…
— Кого? — спрашивает Ирина.
— Я рассказываю про Титова Валерия. Он приехал к нам с Белоярской станции... Все я прошел вместе с ним — с момента его смерти...
— Он умер?!
— Да, в первые дни еще. В Припяти он в больничном морге лежал... Так что не всех тогда в Москву отправляли!.. Я сам документы его оформлял, одевал... переносил два раза: сначала из морга в гроб, потом уже, на месте, когда приехали на Белоярскую, из одного гроба — в другой... Земля ему пухом!.. — тяжело вздохнул рассказчик.