Природа хрупких вещей
Шрифт:
Мартин раздумывает несколько секунд и затем говорит фотографу:
— Дюжина нам не нужна. Всего два. Одно фото поставим на каминную полку, одно — для ее матери.
Он дает фотографу деньги и называет адрес. Затем выуживает из кармана брюк два золотых кольца. В том, что поменьше, сверкает крошечный сапфир. Кольцо побольше, простой золотой ободок, Мартин вручает мне. Я держу его в ладони. Оно на ощупь гладкое и теплое.
К нам подходит секретарь и сообщает, что судья готов зарегистрировать наш брак. Мы произносим клятвы — простые и короткие. В считаные минуты судья завершает церемонию. Мы обмениваемся кольцами. Судья объявляет
Брачные обеты мы не скрепляем поцелуем — достаточно слов. А свидетельство о браке будет служить подтверждением тому, что мы действительно дали их друг другу.
Меня подводят к длинному столу, дают авторучку и показывают, где поставить подпись. Следом расписывается Мартин, за ним — женщина в синем платье и секретарь суда. Подпись судьи уже стоит на документе: он ее поставил, уходя домой.
— Что ж, приступим, — обращается к нам фотограф. — Пожалуйста, повернитесь ко мне. Сэр, будьте любезны, суньте одну руку в карман.
Мы с Мартином выполняем указания фотографа. Тот делает снимок. Нас ослепляет яркий свет вспышки.
Секретарь суда и миссис Фарридей удаляются через другую дверь. Фотограф водружает на плечо фотокамеру со вспышкой и покидает опустевший зал. Я смотрю на обручальное кольцо, обвивающее мой палец. В янтарном освещении потолочных ламп маленький сапфир Мартина искрится, словно озаренный луной крошечный океан. На улице стемнело. Мы выходим из здания суда, и нас обволакивает ласковая призрачная ночь. Туман теперь уже более густой пеленой окутывает уличные фонари и заслоняет небо, словно нескончаемый свадебный кортеж. Мы вновь садимся в ожидающий нас экипаж.
В дороге Мартин опять молчит. Мне кажется, что молчание не соответствует обстоятельствам, даже таким необычным, как наши, и я, прочистив горло, говорю:
— Спасибо, что позволил фотографу щелкнуть нас.
Мартин отворачивается от окна и останавливает взгляд на мне.
— Пожалуйста.
— Так… ты точно не хочешь отправить фотографию своим родителям? — Может быть, он, как и я, боится сообщать родным о переменах в своей судьбе? Не дождавшись ответа, я добавляю: — Ты, наверное, не знаешь, как сказать им об этом. Я тебя понимаю. Я… я тоже переживаю. Не представляю, как все объясню маме.
— Я лишился родителей еще в детстве. Они умерли, — не сразу отвечает Мартин без малейших эмоций в голосе. — Меня воспитывали тетя и дядя. Мы с ними не близки.
У меня от жалости к нему щемит сердце.
— Очень тебе сочувствую.
— Не стоит, — беспечно произносит он. — Родителей я не помню.
— И все равно я уверена, ты, должно быть, сильно страдал, потеряв родителей в столь юном возрасте. Как это случилось?
— Они возвращались домой c какого-то торжества, что проводилось в городе, и в дороге их неожиданно застигла снежная буря. Они заблудились и замерзли насмерть в своем экипаже.
— Боже мой, Мартин!
— С тех пор много лет прошло. Я об этом больше не думаю.
Неужели этот человек всю свою жизнь убеждает себя, что расти сиротой — это ерунда? Как можно приучить себя верить, что потеря родителей в столь юном возрасте — это сущий пустяк? Не представляю. Я сама потеряла отца в шестнадцать лет и от горя едва не обезумела. Я жду, что Мартин задаст мне вопрос про моих родителей. Не дождавшись, говорю:
— Моя мама, скорее всего, не одобрит мой поступок. Как бы отнесся к этому отец, не знаю. — Я отворачиваюсь к окну.
Мартин изучающе смотрит на меня, как мне кажется, с неподдельным интересом. Что-то в моем рассказе заставляет его чуть наклониться ко мне. Но в следующее мгновение на его лице снова появляется невозмутимое выражение.
— Какое несчастье, — роняет он.
Его слова, произнесенные вроде бы искренним, но безучастным тоном, постепенно оседают между нами. Мы все это время молчим. Слышится только цоканье копыт лошади, везущей наш экипаж.
Через несколько минут мы останавливаемся.
— Боюсь, дальше, до пансиона, где мы с Кэт снимаем комнаты, придется идти пешком. Дорога слишком круто поднимается в гору, экипажам и автомобилям по этой улице трудно ехать. В Сан-Франциско везде так.
— Да я с удовольствием пройдусь.
— Саквояж можешь оставить в экипаже. Мы сюда вернемся.
Мы выходим. Перед нами улица, круто поднимающаяся вверх. По обеим сторонам — трех-четырехэтажные жилые дома. Конец улицы, если таковой есть, теряется в тумане.
Начинаем восхождение — степенно вышагиваем, будто супруги, состоящие в браке много лет и прогуливавшиеся по этой улице уже, наверное, тысячу раз.
— Последние четыре месяца мы с Кэт квартируем у миссис Льюис. Она присматривает за Кэт, пока я на работе, — говорит Мартин. — Но сегодня я приобрел собственный дом. Мы заберем Кэт и отправимся туда. Я должен вернуться к своим клиентам и потому хочу, чтобы вы с Кэт уже прямо сейчас были устроены.
Я на мгновение забыла, что Мартин работает не в центральном офисе страховой компании, а разъездным агентом.
— Конечно, — отвечаю я секундой позже.
По пути нам встречаются несколько человек, кивками желающие «доброго вечера». Оттого что дорога неуклонно тянется в гору, я начинаю задыхаться. С трудом, шепотом отвечаю на приветствия.
Наконец мы останавливаемся перед большим четырехэтажным домом. Окна в зеленых рамах с наличниками. Мартин достает из кармана связку ключей, один ключ вставляет в замок, и мы входим в дом. Коридор из холла ведет к комнатам первого этажа, лестница — на второй этаж. Мартин стучит в первую дверь по левой стороне.
В открывшемся проеме появляется седая полная матрона — миссис Льюис. Она окидывает меня взглядом. Очевидно, Мартин сообщил ей, кого едет встречать на паромный вокзал, объяснил, зачем я приезжаю. Женщина пристально смотрит мне в глаза, словно пытается постичь, как я оказалась в знакомых у Мартина, если она меня с ним никогда не видела. Ни разу. А я к тому же вышла за него замуж.