Природа. Дети
Шрифт:
Тут и важны, неоценимо важны для всех, кто воспитывает детей, книги писателей, способных раскрыть и художественно воссоздать особенности мышления и поступков малышей, показать, какие травмы, иногда накладывающие отпечаток на всю жизнь, наносит детям непонимание их душевной жизни, обусловленности их поступков и высказываний.
Марьяна, мать Сережи,— начинающий педагог. В «Ясном береге» несколько страниц посвящены ее наблюдениям и раздумьям на уроке в первом классе. С удивлением Марьяна обнаруживает, что у каждого из ребят свои особенности. С удивлением она начинает понимать, как трудно малышам в первый раз написать букву «а».
«Чувство громадной ответственности поразило Марьяну. Народная
В «Сереже» Марьяна [37] уже не та. Она поглощена любовью к Коростелеву, а позже радостями и заботами нового материнства. Нет и следа мыслей об ответственности за тридцать две детские души. Хуже того: Марьяну как будто стала тяготить ответственность за одну душу — сына, о котором год назад, вернувшись с ученья, она думала с такой нежностью.
37
Имя Сережиной матери мы знаем только по «Ясному берегу». В повести «Сережа» оно ни разу не упоминается, здесь Марьяна всегда «мама». И Марьяна и Коростелев в «Сереже» показаны только в их отношении к мальчику — нет ни слова о Марьяне-учительнице (кроме упоминания, что она проверяет дома тетрадки) и о Коростелеве — директоре совхоза (кроме отражения этого факта в Сережином сознании).
Это проявляется сперва чуть заметно на страницах повести, потом яснее — Марьяна сама не сознает, что в новой семье Сережа стал для нее чуть ли не обузой. Но мальчик это чувствует. Обдумывает мать перед зеркалом новую прическу, а Сережа просит почитать ему. «Ох, Сереженька! Ты мне действуешь на нервы». И хоть обещает почитать вечером, но Сережа знает — вечером она от чтения опять увильнет.
Постепенному удалению мамы от Сережи Панова, со свойственной ее художественной манере отчетливостью, противопоставляет сближение мальчика с Коростелевым. Реакция мамы и Коростелева на поступки и слова мальчика резко различны.
Марьяна питается общими представлениями о воспитании, набором штампов, которые, может быть, ей внушили в педучилище, а может быть, в школе, где она преподает. Она применяет механически эти штампы, без вдумчивой оценки индивидуальности мальчика и конкретной ситуации.
Дядя Петя дал Сереже большую и редкую конфету — «Мишка косолапый». Поблагодарил Сережа, развернул бумажку, а в ней — ничего: пустышка. Сереже стало совестно и за себя, что поверил, и за дядю Петю. А тот смеется. «Сережа сказал несердито, с сожалением: «— Дядя Петя, ты дурак». Сережа видел, что и маме совестно, но она потребовала, чтобы он извинился. «Он сжал губы и отвел глаза, ставшие грустными и холодными. Он не чувствовал себя виноватым: в чем же он должен просить прощения? Он сказал то, что подумал». Почему мама заступалась за глупого дядю Петю? Вон она с ним разговаривает и смеется как ни в чем не бывало, а с Сережей не хочет разговаривать.
Вечером он слышал, как мать рассказывала о происшествии Коростелеву.
«— Ну и правильно,— сказал Коростелев.— Это называется — справедливая критика.
— Разве можно допустить,— возразила мама,— чтобы ребенок критиковал взрослых? Если дети примутся нас критиковать — как мы их будем воспитывать? [...] У него даже мысль не должна возникнуть, что взрослый может быть олухом.
— По-моему,— сказал Коростелев,— он давно умственно перерос Петра Ильича. И ни по какой педагогике нельзя взыскивать с парня за то, что он дурака назвал дураком».
Тут не все воспитатели согласятся с Коростелевым. И не только потому, что это грубость — обозвать взрослого дураком, а по вопросу принципиальному: должен ли взрослый заслужить
Этот эпизод входит в главу «Какая разница между Коростелевым и другими». Как ни грустно сложилось для Сережи, но «другие» — это прежде всего мама. Но, конечно, не только она. «Сколько ненужных слов у взрослых!» — грустно размышляет Сережа. Пролил он чай. Все, что ему говорит по этому поводу тетя Паша, он слышал уже сто раз, а он ведь и без этих ненужных слов понимает, что виноват. Мама ужасно долго объясняет, что ко всякой просьбе нужно прибавлять слово «пожалуйста». Выяснив, что без этого слова мама не даст карандаш, он покоряется — взрослые «сильны и властвуют над детьми».
А Коростелев не беспокоится о пустяках. «И если Сережа занят в своем уголке и ему нельзя, чтобы его отрывали,— Коростелев никогда не разрушит его игру, не скажет что-нибудь глупое, вроде: «А ну, иди, я тебя поцелую!» (стр. 225).
Власть Коростелева не обременительна для Сережи, потому что все слова его и поступки дельны. Купил велосипед, научил плавать, снял унизительную боковую сетку с кровати, требует, чтобы Сережа не плакал, когда ссадил колено — он мужчина. А когда Марьяна снова готовится стать матерью, Коростелев советуется с Сережей, кого бы им купить в больнице — мальчика или девочку, обсуждает с ним положительные и отрицательные стороны обоих вариантов. Он вообще многое обсуждает с Сережей, и Коростелеву — только ему! — может поведать Сережа иные свои мысли: «[...] не с каждым поделишься — не поймут, чего доброго; они часто не понимают; будут шутить, а шутки в таких случаях для Сережи тяжелы и оскорбительны».
Как-то Сережу поразила идея, что, может быть, на Марсе сейчас стоит такой же мальчик с санками, и, может быть, его тоже зовут Сережей. Коростелев не насмехался. Он подумал и сказал: «Возможно». «И потом почему-то взял Сережу за плечи и заглянул ему в глаза внимательно и немного боязливо».
Боязливо! Коростелеву открывается сложность раздумий и фантазий Сережи, он боится неосторожным словом что-то разрушить, повредить в его внутреннем мире. А Марьяна ничего не боится. Она уверенно оперирует своим небогатым запасом воспитательных мер. Только почему-то после каждого ее нравоучения у Сережи то грустные и холодные глаза, то он послушен, но задумчив. Сердце его непроизвольно закрывается для матери, он не делится с ней ни мыслями, ни переживаниями. И с каждым днем все крепче привязывается к Коростелеву, который внимательно и честно отвечает на каждый его вопрос, отзывается на каждое его желание, душевное движение.
Растет Сережа, ширятся его интересы, все отчетливее определяется индивидуальность. Он не пропускает мимо внимания, как многие не очень вдумчивые дети, явления, которые нелегко понять,— ему свойственно упрямо и упорно прояснять для себя непонятное. Не всегда это удается — слишком сложно иногда непонятное для пятилетнего жизненного опыта.
На дворе появился чужой дядька, расспрашивает Сережу, много ли в доме добра, есть ли отрезы на костюмы или пальто. Пришел Лукьяныч, дядька просит у него работы, не скрывает, что он недавно из тюрьмы, рассказывает: жена его бросила, вышла за работника прилавка, теперь он, мол, пробирается к маме в Читу. Добрый Лукьяныч позволил ему дров напилить, сказал тете Паше: «Отдай этому ворюге мои старые валенки».