Приручить Сатану
Шрифт:
Писатель улыбнулся одними уголками губ, не отрывая глаз от мелко исписанного листка бумаги.
— Что-то в этом мире меняется со скоростью света и движется в одном темпе со Вселенной, что-то медленно идёт за солнцем, катящимся по небосводу, и наслаждается его красотой, а что-то в этом мире остаётся неизменным — той самой константой.
— Разве только «Поэма» увеличилась примерно в два раза, — вставил Шут, шевеля рукой свои подвыгоревшие кучеряшки. Писатель смущённо отвёл глаза, ловко сделав вид, будто «Поэма» принадлежит вовсе не ему. — Твоя пассия не устанет читать все твои труды?
Писатель откинулся
— О нет, mon cher, совсем нет! Суть не в том, чтобы она всё прочла — быть может, она откроет на первой странице и никогда не перелистнёт дальше, а может быть, только бегло просмотрит название — я не знаю, но сама мысль, что все эти пятьсот восемьдесят три страницы написаны ради неё и только ради неё, уверен, заставит её сердце биться чуточку быстрее… И она будет знать, что на этом свете есть человек, всецело преданный ей… О, только бы mon amour не была жестокой и не отвергла мой дар… Тогда… Тогда, mes amis, je suis fier de dire que ma vie n’a pas ete vaine.
— Что ты сказал?.. — шёпотом переспросил Писателя Шут, который в жизни не учил ни одного иностранного языка.
— «Тогда, мои друзья, я с гордостью скажу, что моя жизнь не была напрасной», — ровным голосом перевёл Амнезис, даже не глянув в сторону Шута. Тот примиряюще поднял руки.
— Ну, а ты, Дуня? — обратилась Ева к рыжеволосой девушке, сидящей справа от неё. Дуня опустила голову и задумчиво распустила пучок, позволив медным прядям упасть ей на плечи.
— А я всё так же: работаю по-тихонечку, провожу эксперименты, проекты разные… Моя жизнь… В ней мало что поменялось, за исключением одного. Произошло тут одно событие… Давно ещё, совсем давно… Я обязательно расскажу тебе о нём, но только чуть позже, хорошо? Ты обязательно всё узнаешь и поймёшь, но всему своё время.
Странно и одновременно приятно было Еве сидеть спустя четыре года тишины, пустоты и неизвестности в кругу старых друзей: перед поездкой в Ялту она совершенно не представляла, как будет заново знакомиться с ними, о чём они станут разговаривать и будут ли они друзьями, как прежде, но всё произошло очень быстро и незаметно, и вот она уже вовсю болтает с Дуней о всякой мелочи и звонко смеётся с подколов Шута, словно и не было этих четырёх лет.
Ева остановилась пустым взглядом на зеленоватой стене напротив.
«Словно и не было этих четырёх лет».
Словно и не было.
Этих.
Четырёх.
Лет.
Глава 25. Страсти по Матфею
Каким бы смертным ни был человек,
Душа бессмертна, друг, не спорь со мною.
Я прожил на земле не первый век
И много раз встречал жену с косою.
Я полюбить успел холодный взгляд,
По разноцветной жизни вечный траур,
И даже чувство юмора, представь,
Успел понять, ложась в холодный мрамор.
Еве снились похороны. Она стояла в пустой, небогато украшенной церкви напротив открытого гроба, в котором кто-то лежал, однако кто именно, она не видела,
Лицо усопшей было до странности красивым: лёгкий румянец ещё не сошёл с бледных, словно молоко, щёк и казался до ужаса неправильным на фоне белоснежной скатерти гроба; сквозь тонкую, как пергамент, кожу просвечивали голубые ниточки вен, частой паутинкой охватывали веки, нос, спускались на шею и сложенные на груди крестом руки; ни одна морщинка не портила приготовленную для страшного праздника маску, отчего умершая, как бы зло это ни звучало, казалась моложе и свежее, чем при жизни. Ева вздрогнула, когда узнала в усопшей Марию.
— Всё как обычно, Ева? Шестьдесят процентов мне, сорок — тебе?
Ева оторвала взгляд от лица умершей и подняла глаза: по другую сторону гроба стоял Саваоф Теодорович и, опираясь руками на край стола, с лёгким прищуром разглядывал Марию, и Ева была готова поклясться, что видела, как в его голове мелькали цифры.
— Шестьдесят процентов чего? — хрипло переспросила Ева и испугалась собственного голоса.
— Выручки, конечно, — воскликнул Саваоф Теодорович, но, увидев непонимание в её глазах, пояснил: — За могилу нужно платить? Нужно. Кому? Нам. Вот и считай.
— Акститесь, Саваоф Теодорович! — от страха её голос зазвенел, словно колокольчики на ветру, и предательски сорвался. — Разве так можно? Человека ещё не отпели, а Вы уже деньги считаете!
— Конечно я считаю деньги, дорогая! Люди умирают каждый день, а земля не бесконечная, знаешь ли! Почему ты жалеешь тех, кого негде похоронить, а не тех, кому негде жить? Почему не плачешь по ним?
— А кто сказал, что я по ним не плачу? — зло прошептала Ева ему в лицо. — Обсуждайте этот вопрос с кем угодно, но только не со мной! Не оскверняйте память…
Саваоф Теодорович выпрямился и едко ухмыльнулся.
— Хорошо, а кто отпевать будет? У бедной старушки нет родственников, готовых заплатить за пышные похороны и потратить часть её, а точнее уже их драгоценного наследства, потому и гостей, как видишь, нет! — Ева обвела взглядом пустую церковь, и снова ей почудилось почти незаметное шевеление в тёмных углах.
— А как же мы будем хоронить? Просто?.. — Ева не стала договаривать и лишь недоумённо посмотрела на Саваофа Теодоровича.
— Ну вот ты и задаёшь правильные вопросы! — воскликнул тот, отходя куда-то назад. Ева видела, как он провёл над старыми свечами ладонью, и те сразу вспыхнули сотнями маленьких огоньков. — Как видишь, здесь никого нет: ни священника, ни гостей, ни сторожа. Кто, если не ты? — и Саваоф Теодорович широко улыбнулся, обнажая свои белые, как жемчужины, зубы.