Пришельцы и анорексия
Шрифт:
Эти мужчины – аллигаторы в кожаных креслах, они проводят контролируемые эксперименты внутри хаоса. Ради великих научных целей они были готовы проделать дыры в своей непроницаемой шкуре. А вот женщины так не пресмыкаются…
Катя Пэрри любила ездить автостопом вдоль Северного острова Новой Зеландии – от Веллингтона до Окленда и обратно. Попутки были игрой в случайность. В то время Катя изучала в университете английскую литературу и еще не научилась мыслить критически, чтобы понимать разницу между собой и тем, о чем она читала, поэтому автостоп виделся ей авантюрным приключением.
Мастер-текстом стал «Том Джонс» [10] . Каждая поездка была новой главой-отступлением, начинающейся словами «В которой…». Шоссе от Веллингтона до Окленда напоминало волшебную шкатулку постсовременности.
В Отаки, где холмы были по-английски зелены, ей нравилось воображать, будто подобравший ее пикап был почтовой каретой. К северу от Палмерстона, где кусты вереска становились густыми, как лес, Катя бродила по северным провинциям Японии семнадцатого века. Она была поэтом Басё, совершающим паломничество. В Тайхапе усыпанные овцами холмы превращались в заостренные изломанные скалы, походившие на фламандские утесы кисти средневековых мастеров. В таких поездках могло случиться всё что угодно, и Катя задалась целью посвятить свою жизнь изучению всего, что только можно было изучить.
10
«История Тома Джонса, найденыша» – плутовской роман; роман воспитания английского писателя Генри Филдинга, впервые опубликованный в 1749 году.
Путешествуя по континентам и столетиям, Катя любила искать знаки и послания. Она ездила автостопом, а значит, эти послания ей должны были передавать люди, которых она не знала. Разве ее любимый поэт Джеймс К. Бакстер не предлагал всегда держать входную дверь открытой для незнакомцев, ибо незнакомец может оказаться Христом?
Однажды в воскресенье Катя поймала попутку и доехала из Веллингтона до Сильверстрима. Следующая машина провезла ее пятьдесят миль до поворота к северу от Данневирка. Машин на дороге не было, и она прошла несколько миль пешком. Это была переходная зона, где фермерские поля, вздыбливаясь, начинают превращаться в горы. Склоны были зазубренны, расчерчены вязкими овечьими тропами. Трасса проходила меж холмов по долине. Было по-весеннему холодно и сыро, вода, клокоча и брызжа, срывалась со скал на тропу [11] .
11
Бюхнер Г. Пьесы. Проза. Письма / пер. под ред. А. Карельского. М.: Искусство, 1972.
Катя надеялась до темноты добраться до Таупо – курортного городка на берегу озера с двадцатью дешевыми мотелями, но в половину четвертого надежда на это почти растаяла. Поэтому когда трое пьяных парней на помятом «форде» предложили ее подвезти, она решила, что надо соглашаться. Из Сильверстрима до этого места Катю подкинули фермер и его жена; та поездка стала прыжком в другое социальное измерение. Как там говорится в строчке, которую запомнила Катя? Будь готов ко встрече с незнакомцем, ибо незнакомец может оказаться Христом. Катя остро почувствовала, что Иисус где-то рядом, простер свои руки в кроваво-красных облаках за холмами Вайрарапа.
Закинув рюкзак в машину, она раздумывала, можно ли считать распитие пива таинством, как вдруг водитель ее приобнял. Что есть таинство? Таинство есть видимый знак духовной благодати… Так романтично: четыре незнакомца трясутся по шоссе в машине шестидесятых годов. Они предложили ей выпить, потом – таблетку, и, прислушиваясь к их провинциальному говору, она согласилась. Их голоса смешивались с помехами на радио, сигнал то появлялся, то пропадал. По холмам были разбросаны бесформенные пятна овец. У Аллена Кёрноу есть известное стихотворение об овцах: овцы словно чума расползались по склону; Катя улыбнулась. Они ехали по ухабистой дороге, солнце сделало свое последнее предупреждение.
Под таблеткой всё вытянулось. Катя решила, что они, должно быть, съехали с трассы, потому что теперь машина ехала по грунтовой дороге. Все молчали. Впереди показался одноэтажный белый дом: жилище стригаля? Спутниковая антенна, несколько машин, из распахнутых окон и дверей орет музыка. Вечеринка. Водитель сказал: «Приехали»; парни вылезли из машины и направились внутрь, Катя последовала за ними.
В глаза ей бросилась
Катя не знала, галлюцинация это или нет, но бородатый парень начал представляться ей в образе Ролана, главаря разбойников из де-садовской «Жюстины». Перемещаясь из одного пространства и времени в другое, она совершенно не осознавала своего присутствия здесь и сейчас. Поэтому она не чувствовала опасности, не понимала, что оказалась под кайфом в компании пяти пьяных мужчин. Позднее вечер растворился в каком-то тумане: мебель, пол, синяки. Но Катя выкарабкалась, выжила —
Мой друг Дэн Эшер вернулся в Нью-Йорк в начале 1978 года. Какое-то время он жил в Париже, фотографируя бродяг, рок-звезд и балерин из труппы Бежара, то вписываясь у кого-нибудь из друзей, то ночуя на набережной Сены. Не помню, где мы встретились, – может в кафе, может около «Джем спа» [12] – слово «бездомный» тогда еще не придумали, но жить ему было негде, я же считала его гением, т. е. мы ненавидели одних и тех же людей, – поэтому предложила ему остановиться у меня. Дэн Эшер о мире искусства: «Я предпочитаю жить среди бродяг и клошаров, они интереснее, чем ебанаты, которые заправляют индустрией культуры!»
12
англ. Gem Spa – газетный киоск в Ист-Виллидже, возле которого в 1960-х и 1970-х собирались музыканты, писатели, художники.
Дэн носил мешковатое пальто и постоянно с кем-то ругался. Впоследствии он определил свое состояние как «аутистическое» и с тех пор много говорил и писал о нем. А я просто приняла тот факт, что он сумасшедший, – я сама была сумасшедшей, так что мы поладили. Я тогда дружила с компанией студентов из Суортмор-колледжа, Гарварда и Гриннелла. Мы с Дэном были частью их переходного городского ландшафта, тем полусветом, который однажды станет им тесен. Им едва исполнилось двадцать пять, но они уже вели мучительные беседы о своем будущем. Они выглядели нелепо, как те придурки в книге Жан-Поля Сартра «Возраст зрелости». Нам было очевидно, что будущего нет. Панк вполне нас устраивал.
Дэн фотографировал на заказ для какого-то журнала, который он ненавидел. Я играла в театре. Бывало, режиссер оглядывал меня и говорил: «Тебе следует быть более уязвимой», и это казалось нелепой шуткой. У меня не было ни денег, ни надежды, что я когда-нибудь начну их зарабатывать. Единственным известным мне способом платить по счетам были минеты в темных углах стриптиз-клубов; при этом режиссера, только что закончившего Гриннелл-колледж, содержали его родители. Дэн не возражал, что я слушала пластинку Поли Стайрин «Oh Bondage Up Yours» по тридцать раз на дню.
Мой сосед по квартире Том, изучавший философию в Новой школе, спал в спальне, я спала в кладовке, Дэн – на диване. Мы вставали около одиннадцати после того, как Том уходил на учебу, и могли часами угорать над всеми нашими знакомыми. Квартира была максимально первобытной. Она была нашей пещерой. Иногда мы обсуждали что-то настолько яростно, что я бежала покупать плакатную краску, чтобы записать наши великие мысли на стенах или распахнутых дверцах шкафов.
В основном мы говорили о том, насколько всё прозрачно. На прогнившей нью-йоркской панк-сцене всех мотивировали только две вещи – карьера и ебля. Хуже всех было девушкам, потому что по большей части им была доступна только ебля. Они подпирали стены клубов в обтягивающей сетке и коже, шлюхи на общественных началах, которые мечтали, чтобы все классные парни полюбили именно их. В те дни, когда я не танцевала стриптиз, я ходила в безразмерной армейской форме. Я не могла понять, как кто-то был готов светить грудью бесплатно. Дэн в этом своем мешковатом пальто обладал иммунитетом ко всему, что имело отношение к сексу, в общем и целом считая его отвратительным. Мы умирали со смеху над тем, как все эти люди притворяются, будто пребывают в постоянном состоянии бунта, хотя на самом деле лишь жаждут одобрения окружающих. Дэн ненавидел всех гетеросексуальных мальчиков – рок-звезд. Нас впечатляли символические акты жестокости и разрушения. Вдвоем мы были основателями и единственными членами Юношеской анти-секс-лиги.