Пришелец

Ветемаа Энн

А снег все падал, налипал на окошки, и молодому человеку уже было трудно разглядеть, что делается в комнатах. Да ничего такого там не делалось, все выглядело словно в стоп-кадре, напоминало пожелтевшие рождественские фотографии из альбома в бархатном переплете.

А потом, почти повсюду одновременно, затянули рождественские славо-словия. Пели о Вифлееме и о пастухах, и о представшем им ангеле, и о славе Господней, что осияла их. Удивительно протяжные были рождественские пения, и у молодого человека защемило на душе. Мужчины с мозолистыми руками, женщины, что ссорятся в молочных и развешивают

белье в узеньких дворах, обнажая икры с узлами на венах, — все они заключили сегодня нечто вроде соглашения и сидят повсюду одинаково. А рождественские славословия всплывали к небу, поднимались над крышами, будто дым из трубы в безветренную погоду, и улетали прямо вверх.

Итак, розочка распустила лепестки, три волхва, представители трех рас — белой, желтой и черной — пришли ей поклониться, и люди пребывали в радости, хотя наперед знали, что все это однажды приведет к Голгофе.

Может быть, молодой человек увидел во дворах собак, которых в праздничный вечер не пустили в дом и которые, слыша те самые песнопения, скулят приниженно под дверями и просятся внутрь. Только их не пускают, и они, примостившись на ковриках, боязливо поднимают морды к небу и одна за другой подвывают пению. Собаки поют о своей собачьей жизни, и в их глазах проступает некая туманная смесь осознания и душевной боли, и мотив собачьих песен тоже грустный-прегрустный.

…Рождественский покой хочу вам возвестить, рождественским светом хочу вас озарить, и да снизойдет в ваши сердца рождественская радость…

Так провозглашал с кафедры священнослужитель, старый человек, у которого мерзли ноги, потому что в церкви не топили, а народу собралось мало, поскольку те, кто решил сегодня сходить в церковь, предпочли направиться в центр города, где большие елки с электрическими свечами, где Божье слово произносят благочинный и епископ, люди гораздо более кpaсноречивые, чем этот старик, стоящий на шаткой кафедре и страдающий от холода, несмотря на то, что поддел две пары шерстяных подштанников. И еще на носу пастора время от времени появляется капелька, чистая и прозрачная капелька, которую он незаметно смахивает рукавом талара. А на груди епископа там, в центре города, крест из чистого золота!

В церкви, куда молодой человек вошел после некоторых колебаний, в основном молились старые бедные люди, которым просто не уйти далеко от дома на своих непослушных ногах. Пахло целебными средствами от ревматизма и лекарственными травами, а может быть, чесноком — хорошим и дешевым снадобьем от всех недугов.

Пожалуй, были здесь и дети. Только они производили впечатление пожилых людей, маленьких стариков и старушек. По всей вероятности, благодаря своим слишком длинным пальто преимущественно темных тонов. Довольно определенно можно утверждать, что их одежонка не очень умело перекроена из отцовских и материнских обносков.

Молодой человек, положив подаяние в кружку, скромно застыл возле дверей, прислонившись спиной к высокому косяку.

Священнослужитель говорил о родителях младенца Христа, о Марии и Иосифе, том самом Иосифе, что был

плотником. "Плотником, как и многие из вас тут", — подчеркнул он, и молодой человек подумал: ну конечно, большинство пригородных жителей работает на лесокомбинате, мужчины возле пил, женщины в тарном цехе, от зари до зари сколачивая сбитыми до крови руками одни и те же беспросветные ящики.

Полет его мысли был прерван словами, подхваченными паствой: "И со Духом Твоим…"

Маленькая девочка справа от него пела так звонко и благоговейно, что молодой человек задержал на ней свой взгляд. Она была необыкновенно красива. Волосы перевязаны лентой несколько непривычного в стране красного цвета. Длинные ресницы и упрямый ротик, алый, как роза, сулили в недалеком будущем писаную красавицу. Да, но этот пригород с лесокомбинатом и вечеринками под духовой оркестр пожарных… Он вздохнул. Кажется, девочка заметила поглядывавшего на нее молодого человека и доверчиво пододвинулась к нему. Ей было лет десять-одиннадцать.

— У него нога отвалилась, — прошептала она, не в силах подавить смешок.

— У кого?

— Да у Иисуса же… — И показала на печально распятого, бесконечно длинного страдальца клопиного цвета. Она снова фыркнула. — Отвалилась, упала на пол и разбилась пополам. Из нее уховертки выскочили. Прочервивела насквозь, и все тут. Роби принес домой и с большим трудом склеил.

— Кто такой Роби?

— Да брат. Его Станционным Графом кличут.

— О Станционном Графе я слышал, — пробормотал молодой человек, чтобы что-то сказать.

— Да кто ж его не знает, — с гордостью молвила девочка. — Ну да, Роби и гвозди вколотил. Как раньше в самого Христа. Не то еще бы одна рука отлетела. А теперь все в порядке, с Божьей помощью, — прошептала девочка на торжественной нотке. — Теперь он никуда не двинется… — При этом в ее больших каштановых глазах сверкнули хитроватые искорки, она повторила вновь и как бы со злорадством: — Да, никуда он теперь не денется!

Молодой человек, конечно, порадовался за своего квартиранта, столь похвально выполнившего поручение пастора.

— Наверное, твой брат возгордился, когда ему доверили такую важную работу!

— A-a!.. Роби сказал, зачем вбивать гвозди в того, кто никогда не существовал. Еще он сказал… — Но тут девчушка засомневалась. — А ты, случаем, не шпик? — Однако спустя мгновение она сама же решила, что едва ли дяденька доносчик — чего тому в церкви-то делать. — Роби сказал, что правильнее было бы тем же самым способом пригвоздить к стене кого-нибудь другого… Вот тогда народ валом повалил бы в церковь! И мы бы волю получили!

— Ты имеешь в виду… — Молодой человек не решился договорить.

И тут маленькая ручонка сунула ему в ладонь влажный свернутый листок.

— Прочти! Башковитее станешь! Потом другим передашь. Ты эту бумажку передуй семь раз, не то на седьмой день тебя кондрашка хватит и глаза твои лопнут. Вот!

Девчушка тут же исчезла, юркнув между прихожанами, до молодого человека донесся лишь из дальнего придела ее звонкий голосок, воспевавший агнца.

Со щемящим сердцем вышел он из церкви. Под ближайшим фонарем расправил бумагу: "Далой тиранию!!! Далой тодальное государство!!!"