Пришелец

Ветемаа Энн

Наконец президент снова попадает в сноп света, но импозантность исчезла. Или по крайней мере молодой человек уже не воспринимает его по-прежнему. Да и как еще воспринимать, если неожиданно голова президента начинает дрожать, качается туда-сюда на плечах, того гляди скатится. Тихий скрип доносится — наверное, ниточки натягивают при помощи блоков. Как же хорошо, что люди на стадионе не видят всего этого! Конечно, не видят, он же помнит, что издали впечатляющая фигура президента просматривалась в самых общих чертах.

Но в тот же миг его обуял страх — всеохватывающий, безотчетный

страх редкой силы. Как это сказал седовласый старик, что препроводил его сюда: "Увидеть Неаполь и умереть?" С намеком сказал? Нет-нет, он не хочет умирать. Следовательно, должен оставить про себя свои догадки. И разумеется, никак не показать, что вместо президента здесь кукла, восковая фигура. Да есть ли у нас вообще настоящий Моноцетти? — возник ужасный вопрос. Но он подавил эту еретическую мысль. Конечно, Моноцетти существует. Только в настоящий момент он не здесь, а где-нибудь еще. А если… а вдруг?.. Ну и что из того? Кто из нас воочию видел Всемогущего Создателя? И смеем ли мы? Вдруг это что-то умалит, принизит, приземлит? Кто знает. Все то, что мы видим, слышим, осязаем, никогда не может быть идеалом. Так писал Платон, один из любимых авторов молодого человека, по поводу идей и их земного отражения.

Но нет! Инстинкт самосохранения сильнее мудрствований. Сейчас не до рассуждений. Сразу по выходе отсюда он должен создать впечатление, что ни о чем не догадался. Был в состоянии гипноза. Конечно, это притворство и ложь, однако в полной ли мере, ведь идея Моноцетти ничуть не поблекла, может быть, даже очистилась, сублимировалась, одухотворилась.

Молодой человек покинул бокс "А 2" и вошел в кабинет бывшего воспитателя. Бывший воспитатель — а какое, собственно, положение он занимает теперь? Очевидно, весьма высокое. Очевидно, во все посвящен.

— Сильные впечатления, а? — без промедления спросил посвященный.

Молодой человек молча кивнул.

— На что-нибудь особенно обратил внимание? — О, какая настороженность, какая готовность к прыжку была в мнимо пассивной позе сидящего!

— Конечно.

— На что же?

— Сперва я даже смотреть на Него не мог. Он ослеплял меня, как солнце.

— А потом?

— Потом, по-том… — стал заикаться молодой человек — о, как противно лгать. — Я не знаю… я был под гипнозом. Во всяком случае, передо мной было как бы чудо… Мне показалось, будто он свободно парил над полом. Я знаю, Иисус мог ходить по воде — на него не влияла гравитация. По-видимому, Моноцетти обладает теми же возможностями. Между прочим, подобные возможности имеют некоторые представители иных цивилизаций — существа с НЛО, пришельцы. Но, кажется, не все.

— Тебя тоже принимают за пришельца. Ну, давай-ка, воспари! — задорно хихикнул посвященный. — Пройдись, как Иисусик!

— Я… я не могу. Но… есть ли смысл скрывать от народа подобные свойства великого Моноцетти? Его божественный дар производил бы огромное впечатление.

— Есть смысл скрывать, — весьма подчеркнуто проговорил бывший воспитатель. (По-видимому, он таки мне поверил, с некоторым облегчением подумал молодой человек.) — Народ желает, чтобы его вожди были несколько отличны от простых людей, но

в то же время и походили на них — избранные из общей массы.

— Наверное, вы правы. Вы наверняка правы, — пробормотал молодой человек. — В самом деле, лучше держать в тайне.

— Так скажи-ка, дорогой Фа-Соль, скажи-ка, знакомец молодых моих лет, как я могу быть уверен, абсолютно уверен в том, что ты сохранишь нашу тайну?

— Увидеть Неаполь и умереть! — прошептал молодой человек.

Чужие слова, как эхо, сорвались с его губ.

— М-да… Такая возможность и впрямь надежней. Абсолютно надежна. — До чего же неторопливо закуривал новую сигарету посвященный.

— Может быть, меня придется ликвидировать. Возражения, аргументы тут бессильны. Я могу лишь дать клятву молчания, не более того! — Молодой человек умолк в ожидании. Сколь долгое ожидание!

— Полагаю, все-таки тебя нет нужды ликвидировать, — наконец-то он принял решение. — Ты был нам полезен. Сегодня ты совершил подвиг. Но это ровным счетом ничего бы не стоило, если бы твои россказни имели хоть какой-нибудь вес.

— То есть… как это…

— Ну, не обижайся, но вообще-то тебя считают придурком. Твоим россказням никто бы не поверил.

— Придурком? — Краска залила лицо молодого человека, по крайней мере, мы вправе так полагать.

— На твое же счастье… Мы в курсе твоих хождений в музеи, твоих странных отношений с Себастьяном и Магдалиной. А уж явно тронутым сочли тебя, когда ты взял под свою крышу этого Эс Ге. Высшего альтруизма не понимают. Да уж, тебя считают… — Он постучал пальцем по виску, он поспешил прибавить, что лично он подобной точки зрения не разделяет. Хотя, по крайней мере, человеком со странностями милого Фа-Соля признать необходимо. Впрочем, исполняющие обязанности служителей культа и органисты, кажется, и должны несколько отличаться от простых смертных.

Вдруг он вскочил на ноги из своей необычной позы — будто пружина разжалась, удивился молодой человек, конечно, удивился лишь в той мере, какая возможна в столь критической ситуации.

— Я сам тебя провожу. Не то здесь всякое может случиться.

Так он и сделал.

Они снова миновали цепочку потайных коридоров, спускались даже по винтовой лестнице и на лифте.

— Не кажется ли тебе, что побоища на футбольном поле были излишни? И вообще игры слишком вульгарны. Хотя бы стрельба по урильнику Жозефины, — набрался смелости молодой человек.

— Для таких, как ты, конечно. А народ хочет хлеба и зрелищ. С хлебом-то у нас не так уж хорошо…

— Мне неловко из-за Станционного Графа. Он проявил враждебный государству дух, он диссидентничал, — вздохнул молодой человек.

— Эти типы не составляют для нас проблемы. По крайней мере, сколько-нибудь серьезной проблемы, — рассеянно молвил провожатый.

— И на стадионе смешки раздавались…

— Сущие пустяки! Даже если бы удалась их затея, наверняка заранее продуманная, несомненно пакостная, на мою голову свалилась бы масса неприятностей, но никакой катастрофы не произошло бы. Разве кое-кто стал бы называть нашего дорогого Моноцетти Долгой Попой, — рассмеялся провожатый.