Приснись мне, убийца

Гриньков Владимир Васильевич

– У вас когда-нибудь черепно-мозговые травмы были?

– Нет.

– И в детстве?

– И в детстве.

– И еще вопрос: вы пьете?

– Вы об алкоголе говорите?

– Да.

– Почти не пью.

– Почти – это как?

– А норма какая?

– Рюмка.

Козлов отвечал как автомат. На лице эмоции практически не отражались. Хургин выразительно посмотрел на Большакова. Тот кивнул в ответ и вызвал конвой. Козлова увели.

– Каков фрукт! – сказал Большаков. – Что скажете?

– Скажу, что требуется серьезное обследование.

– А предварительно?

–

Затрудняюсь что-либо сказать.

Большаков почти разочарованно посмотрел на доктора.

– И все-таки, – пожал плечами Хургин. – Что-то из симптоматики, конечно, есть. Заторможенность, обрывочность мышления, внутренний разлад, конфликты с окружающим миром.

– Так он болен, по-вашему? – не поверил Большаков.

– Есть вещи, которые заставляют посмотреть на него внимательнее, – сказал осторожно Хургин. – Если у него пустота в голове, он плохо понимает, о чем ему говорят, хочет сказать одно, а вместо этого получается другое – это типичное проявление синдрома Кандинского-Клерамбо. И, возможно, у него определят-таки шизофрению. Но… – Хургин развел руками. – Есть один момент, который заставляет меня усомниться в болезни этого человека.

– Что именно? – заинтересовался Большаков.

– Слишком внезапно у него все началось. Вот эти два месяца, о которых он говорит, – я этому не верю. Не бывает так, чтобы до поры все было хорошо, а утром человек вдруг проснулся шизофреником. Здесь у меня сомнения.

– И что же делать?

– Освидетельствование проводить. Раствор барбамила внутривенно – и у него симптоматика раскроется во всей красе.

– Значит, пока ничего не можете сказать?

Глава 21

Лестницу он обнаружил случайно, когда присматривал для себя место, с которого можно было наблюдать за квартирой. Уже в темноте, когда село солнце, он взобрался на крышу старого сарая и здесь наткнулся на лестницу. Она была деревянной и легкой, и он вдруг понял, что все его проблемы решены. Квартира, та самая, располагалась на втором этаже, и если лестницу приставить к стене дома, можно легко попасть на нужный ему балкон.

Двор – не проходной, тупиковый, и люди здесь появлялись редко. Проходили торопливо и скрывались в одном из двух подъездов, а он лежал на теплой после дневного солнца крыше сарая и терпеливо ждал. В окнах нужной ему квартиры горел свет, но он не видел, что происходит внутри, из-за усеянных яркими цветами штор, только кухню шторы не закрывали, но там и не было никого.

Он долго лежал без движения, а когда почувствовал, что его левая рука затекла, повернулся, и это получилось у него как-то неловко. Он ощутил нож в кармане брюк – тот уперся ему в ногу жестким бруском – и даже поморщился. В окне кухни вдруг мелькнул силуэт человека, и он приподнялся на локте, чтобы лучше его рассмотреть. Да, тот самый. Молодой, симпатичный, безутешный. Но почему у него свет горит во всех комнатах? Кто-то есть, кроме него? Гости? Это было бы неприятным открытием.

Человек тем временем раскупорил бутылку с пивом и вышел из кухни, погасив при этом свет. А через четверть часа погас свет и в комнатах.

Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Ровно в полночь, если за эти полчаса свет

больше не загорится, можно будет начинать.

Загаданные полчаса он выждал минута в минуту и в полночь спустился с крыши сарая во двор, прихватив с собой лестницу. Во всем доме свет был погашен, только в угловой квартире на третьем этаже светилось окно. Он осторожно, стараясь не производить шума, приставил лестницу к балкону и обнаружил, что не ошибся – очень удобно будет подниматься.

На балкон он скользнул тенью. Здесь его поджидал еще один сюрприз: ведущая в квартиру дверь оказалась открытой и легко, без скрипа, отворилась, едва он толкнул ее рукой. Теперь его от квартиры отделяла только массивная штора, он задержался перед ней на мгновение, собираясь с духом, и вошел в комнату.

Пахло пылью и мужским одеколоном. Звуков не было никаких, словно квартира вымерла, но он знал, что здесь должен быть хотя бы один человек – тот самый, которого он видел в окне. Возможно, есть еще кто-то: после прошлого раза, когда обнаружилась девушка, о существовании которой он прежде не подозревал, он был готов к любым неожиданностям.

Он снял ботинки и босиком пошел по мягкому ковру – бесшумно, крадучись. Обошел комнату и убедился, что здесь действительно никого нет.

Дверь в соседнюю комнату была закрыта. Он толкнул ее быстрым резким движением и встал на пороге, всматриваясь в непроницаемую темноту. Нож он уже держал в руке, немного на отлете, чтобы не тратить время на замах в случае чего. Он слышал дыхание человека где-то совсем близко. Прямо перед собой, в двух или трех шагах. Через мгновение, решившись, он пошел вперед, по-прежнему бесшумно ступая, и когда до цели, как ему представлялось, оставалось уже совсем немного, его нога наткнулась на что-то, он замер, но было уже поздно – пустая бутылка упала и покатилась по полу.

– А! – вскрикнул где-то совсем рядом человек.

Он затаил дыхание, но сердце, как ему казалось, стучало настолько гулко, что его биение отражалось от стен. Тот, на кровати, молчал и тоже, наверное, не дышал сейчас, вслушивался, потом зашевелился, успокоившись, но, наверное, не до конца еще успокоился, и было слышно, как он встал с кровати и пошел неспешно по комнате. Совсем рядом прошел, даже его теплое дыхание было слышно и запах пива, который от него исходил.

Он пошел за этим запахом следом, но все не бил человека ножом, потому что его не видел, а бить надо было только наверняка, с первого раза, потому что тот был крепким малым.

К выключателю, как оказалось, шел. Хотел зажечь свет и убедиться, что все-таки никого здесь нет, что привиделось что-то во сне – и только. Вспыхнул свет в люстре – и тогда он ударил. Нож вогнал в тело по самую рукоятку, парень отлетел к стене и сполз по ней, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в гладкие, веселенькой расцветки обои.

– А-а-а!! – закричал в ужасе Козлов и вскочил с нар. Он даже не сразу вспомнил, что находится в камере, все плыло у него перед глазами, и ему стоило немалых усилий сфокусировать взгляд. Только теперь он рассмотрел наконец своих сокамерников, забранное решеткой окно и крашенную грязной краской металлическую дверь. Эта дверь для него была единственным выходом, спасением.