Приснись мне, убийца

Гриньков Владимир Васильевич

– Правда?

– Да.

Это известие, кажется, приободрило Козлова. Он даже посветлел лицом.

– Вам лучше? – осторожно спросил Хургин.

– Лучше.

– Ничто не тяготит? На душе легко?

Козлов нахмурился.

– Что-то все-таки тревожит? – догадался Хургин.

– Да.

– Настроения по-прежнему нет?

Козлов кивнул. Иначе и не могло быть. Его брат где-то рядом, ходит по городским улицам, и потому на Олега вдруг накатывается черная тяжелая волна, от которой нет спасения.

–

Как вам спится?

– Что? – вскинул голову Козлов.

Он будто пребывал в полузабытьи.

– Как ночи проходят? Вам что-то снится?

– Не помню.

– Значит, страшных снов не видите.

– Нет.

Ответил очень уверенно и как будто с облегчением – устал уже от ночных кошмаров.

– Все у вас наладится, – пообещал Хургин. – Вот увидите.

За зарешеченным окном светило яркое солнце. Верхушки деревьев едва раскачивались под легким теплым ветром.

– Я на днях встретил Вику, – сказал Хургин и даже улыбнулся, давая понять, что та, прежняя, жизнь очень близка и достижима. Еще несколько дней, и Козлов возвратится в нее. – Знаете, по-моему, она чудесная девушка.

Хургин поднял глаза на собеседника и осекся. Олег закрыл лицо руками и дрожал, сжавшись в комок. Хургин хотел поспешить к нему на помощь, но не успел – Козлов вдруг вскрикнул и сполз со стула на пол. Он так и лежал – закрыв лицо руками, и казался бездыханным.

– Что случилось? – склонился над лежащим доктор, но Козлов не ответил, мычал что-то нечленораздельное. Хургин вслушивался, но не мог разобрать слов. – Что? – спросил он. – Что произошло, Олег?

– Он ударил меня.

– Кто?

– Не знаю.

– Чем ударил?

– Лопатой. По голове.

Хургин резко склонился и отнял руки от лица Козлова. Багровый шрам шел через весь лоб – от виска к виску.

– Ты видел это, да? – крикнул Хургин, боясь, что не успеет, что все уплывет из памяти Козлова, исчезнет. – У тебя это было перед глазами?

– Да.

– Кто он? Кто ударил тебя?

– Не знаю, – сказал Козлов. – Я не рассмотрел его лица.

И заплакал.

Директор кладбища наконец распрямился и оглянулся по сторонам. Тихо было вокруг, только шелестела листва деревьев да где-то далеко, через две или три кладбищенские аллеи, пели птицы. Директор осторожно положил лопату на траву – лопата была в крови, и ее еще предстояло чистить.

Алексей лежал так, как упал, – навзничь на спине, широко раскинув руки. Все его лицо было в крови – удар пришелся прямо в лоб, и у него, наверное, был раскроен череп.

Директор вышел на аллею. Там лежали собранные в кучу сухие ветки, которые не успели вывезти, и директор стал носить эти ветки туда, где между могилами лежал Алексей. Он успел сделать две ходки, а на третий раз, бросив очередную охапку веток на труп, смахнул утомленно пот со лба и вдруг услышал шорох. Обернулся и увидел Кирьякова – одного из кладбищенских

рабочих. Кирьяков смотрел не на директора, а на прикрытый ветками труп, и его лицо было белее мела.

– Шпионишь? – зашипел директор. – Любопытствуешь?

Он стал наступать на Кирьякова, и тот попятился и пятился до тех пор, пока не уперся спиной в могильную ограду. Директор приблизился к нему вплотную и зло, с ненавистью заговорил:

– Друга себе завели, да? Водкой он вас поил без меры? А говорил я вам, сволочи, что не будет добра от этого?

Он так зло говорил, что Кирьяков даже не выдержал, отвернулся и бросил:

– Да ты сам его и пригрел, Михалыч!

– Я?! – взвизгнул директор и сам испугался произведенного им шума, оглянулся затравленно по сторонам и, только когда убедился, что рядом никого нет, повернул лицо к Кирьякову. – Ты на меня собак не вешай! На мне их и так знаешь сколько!

Было видно: испугался, и это Кирьякову придало решимости.

– Ты на меня не вали ничего, Михалыч, – сказал Кирьяков. – Ты сам его на подсобу взял, могилы копать.

– Вам! – выкрикнул директор. – Вам, дураки! Для вас старался!

– А мы и без него справлялись, – недобро усмехнулся Кирьяков. – А взял ты его, потому что он тебе по сердцу пришелся. А знаешь, чем он тебе понравился, Михалыч?

Директор по его глазам прочитал, что тот сейчас скажет гадость, но отступать уже было поздно, и он сказал мрачно:

– Ну?

Вроде без угрозы прозвучало, хотя и недобро, но Кирьяков не испугался, склонил голову набок и сказал с плохо скрытой насмешкой:

– Колечком он тебя купил, Михалыч.

– Каким колечком? – поинтересовался директор, мрачнея.

– Золотым. Колечко он тебе подарил, Леха сам нам рассказывал…

Кирьяков недоговорил, потому что директор схватил его за ворот рубахи и, не помня себя от ярости, рванул, с хрустом отскочили пуговицы, обнажая загорелую кирьяковскую грудь, а на той груди – золотой крестик. Директор едва увидел этот крестик – и в тот же миг обмяк, и Кирьяков, скользнув взглядом по своему распахнутому вороту, тоже вдруг смешался и побагровел.

– Колечко, говоришь? – прошептал горячим шепотом Михалыч. – А что-то ты в крестах? А, дружок?

Его голос стал совсем ласковым, певучим, но этой внезапно родившейся доброте Кирьяков знал истинную цену.

– Крестик, говорю, откуда? А? – И директор влепил Кирьякову пощечину – за его злые слова и за свой недавний страх. – Мы все замазаны, Кирьян. Менты разбираться не будут. Понял? – уже по-деловому говорил, давая понять, что обид не помнит. – Это хорошо, что Леха в отлучке был и менты на него не вышли. Иначе всем нам в собачнике сидеть. Ты знаешь ментовский собачник, Кирьян? Гнилое место. Сам не был, но рассказывали. – Вздохнул, переживая. – Вляпались мы, конечно, Кирьян, с Лехой этим…