Приступить к ликвидации

Хруцкий Эдуард Анатольевич

– Пошли, - сказал он Данилову, - навестим гражданина Суморова Андрея Климыча.

Третья квартира была на первом этаже. По раннему времени светомаскировочные шторы еще не поднимали. Кроме штор в окошко были вделаны решетки из толстого железа. Берег свою квартиру завмаг.

– Привыкает, - Никитин бросил папиросу.
– Решетка-то прямо тюремная.

Стучать им пришлось долго. Видно, крепко спали в этой квартире.

– Кто?
– наконец послышался за дверью женский голос.

– Из домоуправления, -

сказал приглашенный в качестве понятого дворник, - Архипов.

Дверь распахнулась. На пороге стояла миловидная блондинка в шелковом халате, по которому летали серебряные драконы. Она была хорошенькая, молоденькая, теплая со сна.

– Ой!
– вскрикнула она.
– К кому вы? К кому?

– К вам, - сказал Трефилов, по-хозяйски входя в квартиру.
– Хозяин-то где?

– Нет его. Нет. На базу уехал.

– А врать старшим нехорошо.

Трефилов и Данилов вошли в спальню. На широкой старинной работы кровати, отделанной бронзой, кто-то лежал, укрывшись с головой одеялом. Трефилов сдернул его, и Данилов увидел маленького лысого человека в яркой атласной пижаме.

– Что же это вы, Суморов, к вам гости пришли, а вы в пижаме?

– Я сейчас, я сейчас...

Никитин пересек комнату, он привычно проверил под подушкой, потом взял висящую одежду, похлопал.

– У меня лично нет оружия, не имею.

– Береженого бог бережет, не береженого конвой стережет, - мрачно сострил Никитин.

– У меня постановление прокурора на производство обыска в вашей квартире и во всех подсобных помещениях. Согласны ли вы выдать добровольно незаконно полученные продукты?

Суморов уже переоделся в полувоенный костюм, первая растерянность прошла, и он оценивающе разглядывал офицеров милиции, мучительно высчитывая, что для него выгоднее.

– Запишите добровольную выдачу.

– Битый, видать, сидел, - прокомментировал Никитин.

– Было, начальник, так как?

– Запишем, - твердо сказал Трефилов.

Никогда еще Данилов не видел в доме столько продуктов сразу. Десять ящиков шоколада, три - водки и шесть - портвейна, десять ящиков консервов, пять ящиков зеленого горошка, семьдесят буханок хлеба. Ванна была полна подсолнечным маслом, шкаф завален рафинадом.

Понятые, сжав зубы, смотрели на немыслимое богатство.

– Этими харчами, - сказал Трефилов, - неделю детский сад кормить можно.

Ленинградские оперативники старались не смотреть на продукты. И Данилов, вспоминая вчерашний разговор, думал о том, как тяжело было им, голодным, истощенным, изымать у этой сволочи продукты. Видеть, трогать и не взять ничего. В общем-то, какая разница - бриллианты, золото, деньги, продукты, для них они теряли свою первоначальную ценность, превращаясь в безликие предметы изъятия.

Один из оперативников побледнел. Под глазами резко обозначились синие

круги, он, шатаясь, вышел в коридор.

– Ребята, - спросил Трефилов, - хлеб есть у кого-нибудь?

– Что такое?
– забеспокоился Данилов.

– Голодный обморок.

Никитин выскочил в коридор, где на стуле, беспомощно опустив руки, сидел оперативник, вынул из кармана шинели сухарь и кусок сахара, сунул ему.

– Воды принесите.

Он смотрел, как медленно, словно неохотно, ест этот немолодой, изможденный человек, и сердце Николая наливалось ненавистью. Никитин ногой распахнул дверь в комнату, рванул застежку кобуры.

– Гад!
– крикнул он.
– Я на фронт пойду, но не жить тебе!

Он выдернул пистолет, услышал, как заверещал, закричал тонко толстенький человечек, прячась за шкаф.

Данилов крепко схватил Николая за руку.

– Пусти, - рванулся Никитин.

Данилов словно железом продолжал давить руку.

– Лейтенант Никитин, спрячьте оружие и выйдите из комнаты, взыскание получите позже.

Никитин словно во сне сунул пистолет обратно и, никого не видя, вышел в коридор.

– Товарищи, товарищи, - застонал за шкафом Суморов, - уберите этого психического...

– Мы вам не товарищи, гражданин Суморов. И обращайтесь к нам как положено. За действия своего сотрудника приношу извинения. Он будет наказан.

Вошли оперативники, обыскивавшие сарай.

– Там целый магазин, товарищ подполковник. Бочка повидла, пять ящиков водки, три мешка гречки, мешок меланжа, мука.

– Ну, Суморов, - Трефилов сел рядом с задержанным, - когда купец приедет?

– А время сколько?

– Девять.

– В полдвенадцатого.

А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.

МУРАВЬЕВ

Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное - лишить умирающего от голода куска хлеба.

"Купца" ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.

– Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, - попросил Игорь.

– А ты глаза закрой, - мрачно посоветовал Никитин, но все же сел.
– Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.

– Я бы тоже, Коля, но закон.

– Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда "купцы" придут?