Присягнувшие Тьме
Шрифт:
— Чудовищное зверство, — сказал я. — Бойня.
— Ты не мог этого предвидеть.
— А должен был. Дамочка нас обошла. Я ее не изолировал и…
— Ты просто неправильно определил ставки.
— Ставки?
— Брижитт Корален пришла к тебе вовсе не потому, что чувствовала угрызения совести или хотела спасти девчонок, а из чувства ревности. Она любила этого мерзавца. Ей нравилось, когда он над ней издевался, когда засовывал горящие окурки в промежность. И она ревновала его к девочкам, к их мучениям.
— Ревновала…
— Вот так-то, дружище. Ты плохо проработал этот круг зла. Он всегда шире, чем кажется.
— Ты пришел читать мне наставления?
Люк не ответил. На губах у него застыла усмешка. Из дома выходили криминалисты в белых комбинезонах.
— Я не терял тебя из виду, Мат. Мы шли одной дорогой. У меня был Вуковар, у тебя — Кигали. У меня Управление судебной полиции, у тебя — ОБПС.
— Какое управление?
— На улице Луи-Блан.
В ведении Управления судебной полиции на улице Луи-Блан были самые криминальные районы Парижа — XVIII, XIX и X, настоящая школа крутых парней.
— Одна дорога, Мат, которая ведет к одной цели: в Уголовную полицию.
— Кто тебе сказал, будто я перехожу в уголовку?
— Эти девочки.
Люк указал на мертвых детей, которых санитары несли к машинам скорой помощи. Серебристая пленка хлопала по носилкам, кое-где приоткрывая тело. Люк пробормотал:
«Пусть без жизни я живу, Избавленья все же чаю, Смерти до смерти желаю». [7]Помнишь?
Аббатство Сен-Мишель. Запах скошенной в садах травы. Банка из-под сока, полная окурков. Хуан де ла Крус. Сущность мистического опыта. Поэт сожалеет о том, что не может умереть, чтобы постичь величие Царства Божия.
Однако эти стихи можно понять и по-другому. Мы с Люком часто говорили об этом. Настоящим христианам смерть необходима, чтобы уничтожить в себе того, кто живет без Бога. Умереть для себя, для других, для всего материального и воскреснуть в Memoria Dei [8] … «Смерти до смерти желаю…». Четыре века назад Блаженный Августин уже провозгласил эту истину.
7
Пер. Л. Винаровой.
8
В памяти Божьей (лат.).
— Есть еще одна смерть, — как будто подслушав мои мысли, добавил Люк. — Мы с тобой отказались от материального, чтобы жить духовным. Только такая духовная жизнь — очередная разновидность комфорта. Пришло время уйти с этого успокоительного пути. Придется умереть еще раз, Мат. Убить в себе христианина и стать полицейским. Запачкать руки. Затравить дьявола и вступить с ним в борьбу, даже рискуя забыть Бога.
— И такая борьба ведется в Уголовной полиции?
— Кровавые преступления — это единственный путь. Пойдешь ты по нему или нет? Готов ты уничтожить себя в себе самом?
Я не знал, что ответить. После круга блуда и извращений я был готов к новому этапу — испытанию кровью. Только я не хотел, чтобы меня
— Сегодня ночью ты принял крещение и не должен ни о чем жалеть. Риск неизбежен. Руки истинных крестоносцев тоже были в крови.
Я улыбнулся, слушая эту напыщенную речь.
— Я попрошу перевести меня в Уголовный отдел.
Люк вынул из кармана стопку листков:
— Уже. Подписано префектом. Добро пожаловать в мою группу.
Меня душил нервный смех:
— Когда прикажете приступить к работе?
— С понедельника. Тридцать три года — самый подходящий возраст.
Рождество 2000 года скрепило наш союз. Дальше шли двенадцать месяцев плодотворной работы.
Наша группа состояла из восьми офицеров, но на самом деле представляла собой тандем. Наши методы разнились, и в то же время мы дополняли друг друга. Я строго следовал правилам, не выдвигал обвинений без веских доказательств, проводил обыски, только когда точно знал, что ищу. А Люк любил риск и не ограничивал себя в средствах, чтобы сбить подозреваемого, прибегая к угрозам, силе и театральным эффектам. У него было несколько излюбленных приемов. Например, он выдумывал день рождения в Уголовном отделе на набережной Орфевр, 36, чтобы подозреваемый потерял бдительность, или прикидывался неуправляемым психом, стремясь запугать подозреваемого, блефовал с доказательствами, которые у него якобы имелись, вплоть до того, что отправлял подозреваемого в тюрьму «Санте» и по пути добивался признания.
Я был хамелеоном, сдержанным, пунктуальным, умеющим подстроиться под меняющуюся обстановку, а Люк — актером, который всегда работал на публику. Он лгал, манипулировал, применял силу — и всегда доискивался до правды. Он получал истинное удовольствие, когда успех оправдывал его циничные методы. Ради этого он предавал то, во что верил, используя оружие противника и оборачиваясь демоном, чтобы перехитрить демона. Ему нравилась эта роль мученика, преступающего закон, чтобы служить своему Богу. Отпущением грехов для него был уровень раскрываемости в нашей группе — самый высокий во всей Конторе.
Со своей стороны, я не питал никаких иллюзий, и мои католические запреты давным-давно испарились. Нельзя копаться в дерьме и не испачкаться, нельзя добиться признания, не прибегая ко лжи и не применяя силу. Однако я не потворствовал и не увлекался подобными методами дознания и обращался к ним скрепя сердце.
Между этими крайними позициями мы сумели найти равновесие. И благодаря нашей дружбе оно было выверено до миллиграмма. Мы вновь обрели друг друга, став взрослыми, как когда-то встретились в юности. То же чувство юмора, та же страсть к работе, то же религиозное рвение.
Коллеги со временем это оценили. Приходилось мириться со странностями Люка — с его всплесками адреналина, теневыми сторонами его души, с диковинной манерой выражать свои мысли. Он чаще говорил о влиянии дьявола или царстве бесов, чем об уровне преступности или кривой правонарушений. Нередко он начинал молиться вслух на месте происшествия: тогда окружающим, видимо, казалось, что он изгоняет бесов.
Я со своими странностями не отставал от Люка. Боялся металлического скрежета, постоянно выключал радио, где бы ни находился. Питался я исключительно рисом и пил только зеленый чай — среди тех, кто привык есть скоромное и пить горькую.