Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Я повернул выключатель, вспыхнул свет. Непроизвольно я первым делом взглянул на закрытые ставни — нет, с улицы меня не увидят. Я перерыл мебель — все напрасно. Столовые приборы, посуда, скатерти, полотенца — ни одной личной вещи. Я выключил свет и вышел из комнаты.
Вторая дверь вела на кухню. Такое же безликое стерильное помещение. Сверкающий кафель, безупречно чистая посуда. Высокие деревянные шкафы полны кухонной утвари, самых современных бытовых электроприборов. Ни фотографий на стенах, ни записки, прикрепленной к холодильнику. Такое впечатление, что меблированный дом сдается внаем.
Я
Я бросил взгляд на часы: 19.10. Я провел здесь уже больше получаса и все без толку. В конце галереи я обнаружил еще одну лестницу, крутую и узкую, и взобрался по ней на обустроенный чердак с обитым стекловатой потолком. В наклонной крыше прорезаны два слуховых окошка. Включить здесь свет я не мог, но было и так достаточно светло.
Должно быть, кабинет Сильви. На полу — бледно-бежевое ковровое покрытие. Стены затянуты светлой тканью. Из мебели — только доска, лежащая на козлах, картотеки, шкаф для одежды. Я открыл картотеку — пусто. Здесь, должно быть, хранились счета и документы Сильви, но все исчезло.
Несмотря на холод, мое тело горело как в огне, плащ весил тонну, рубашка прилипла к коже. Что-то еще удерживало меня здесь, не давая уйти. Я чувствовал, что в этом доме можно найти один из ключей к разгадке, тайник, где Сильви хранила все, что касалось смерти ее дочери.
Вдруг меня осенило.
Я снова спустился в гостиную и осторожно открыл витрину: настенные часы, подставки, корпуса — все это укромные уголки, где можно что-нибудь спрятать. Я стал передвигать часы, поднимать их, встряхивать, открывать створки. В пятых по счету часах я обнаружил ящичек, встроенный в основание. Я его выдвинул и не поверил своим глазам: аудиокассета. Сразу мелькнула мысль о записанных на автоответчик звонках убийцы. Спрятав находку, я поставил все на место. Первый улов. Вероятно, здесь есть и другие улики.
Дуло пистолета уперлось мне в затылок:
— Не двигаться!
Я замер.
— Медленно повернитесь и положите руки на стол.
Я узнал его по характерной манере проглатывать слова. Стефан Сарразен.
— Мне кажется, мы с вами обо всем договорились.
Я повернулся на тридцать градусов и положил руки на рабочий стол Сильви. Жандарм быстро обыскал меня, вытащил пистолет и ощупал карманы.
— Повернитесь. Лицом ко мне.
Черные волосы резко выделялись у него на лбу. Узко посаженные глаза вместе с носом составляли крест или грозный кинжал. Он смахивал на Дьяболика, героя итальянских комиксов шестидесятых. Теперь он держал по пистолету в каждой руке.
— Нарушение неприкосновенности жилища, уничтожение улик — плохо ваше дело.
— Каких улик? — Кассету я прикрыл ладонью. — Вы здесь уже все перерыли.
— Не важно. Судья Маньян разберется.
— Почему вы меня боитесь? Почему отвергаете мою помощь?
— Вашу помощь?
— Вы же зашли в тупик. Четырнадцать лет назад ваши коллеги ничего не нашли.
Жандарм снисходительно покачал головой. На нем был синий форменный свитер с белой полосой на груди. В неярком свете поблескивали погоны.
— Я велел вам убираться отсюда, — сказал он, кладя в кобуру свое оружие и засовывая мой пистолет за пояс.
— Почему бы нам не работать вместе?
— Да вы упрямец. На что вам сдалось дело Симонис?
— Говорю же вам: этим делом очень интересовался мой друг.
— Это все брехня. Если бы ваш приятель приезжал сюда и пытался расследовать это дело, я бы об этом узнал.
— Может, он действовал более скрытно, чем я. Похоже, никто его не видел.
Жандарм повернулся к окну и заложил руки за спину. Он расслабился. За окном Сартуи тонул во мраке.
— Дюрей, дверь позади вас. За своим пистолетом придете завтра в жандармерию, а потом убирайтесь отсюда. Если завтра в полдень вы еще будете в Сартуи, я звоню в прокуратуру.
Я стал пятиться в сторону коридора, изображая смесь сдержанного гнева и покорности, открыл входную дверь, и мне в лицо ударил резкий порыв ветра. На этот раз я направился к круглой площадке не напрямик, а по дорожке.
Ночь была чистой и светлой. Небо усеяно звездами. Я добрался до тупика, где стояла моя машина, и оглянулся на дом. С порога Стефан Сарразен наблюдал за мной с самым воинственным видом. Я сел в машину и, наконец, осмелился улыбнуться. Кассета все еще была у меня в руке.
41
Это была считалочка с примитивной мелодией. Речитатив звучал фальшиво. Но особенно противным был голос — какой-то нездоровый. Без тембра, не низкий, не резкий, не женский, не мужской — только режущий ухо и в то же время мягкий.
Я остановил запись. Я прослушал ее уже раз двадцать. Заперся в дортуаре на два оборота, позаимствовав у отца Мариотта магнитофон.
На кассете было три сообщения без дат и комментариев: анонимные звонки, которые Сильви Симонис удалось записать. Я уже скопировал их на свой ноутбук — звук и текст. Никто не говорил мне, что анонимные угрозы имели форму песенок. Сидя на кровати, закрытый со всех сторон бежевым балдахином, я опять нажал на «воспроизведение».
Девочка в опасности, Тем хуже для нее. Все кончено, час пробил. Девочке больше не петь…Я попытался представить себе рот, издававший такие звуки, лицо человека, которому принадлежал этот голос. Безобразное звероподобное существо или, может быть, израненное, забинтованное, прикрытое лицо… Я вспомнил тайну преобразования голоса, след, по которому пошли жандармы, в конце концов предъявив обвинение Ришару Моразу. До меня не доходило, как Ламбертон со своими людьми мог так упорно настаивать на этой версии.