Притча о пощечине
Шрифт:
Вика:
— Да что с вами, ребята? Смех да смех. Может, палец показать? Силу лишнюю накопили? Так идите оперировать. — И тоже засмеялась. Маркович:
— Вот именно. «Гы-гы-гы» да «гы-гы-гы»! Работали бы лучше.
Отсмеявшись, Макарыч, не сходя с места, повернулся к Марковичу:
— Иди, иди смотри больную. Хватит выступать. Работа.
Маркович:
— Вы, Иван Макарович, меня не понукайте. Я знаю, что мне делать, и ты мне не подсказывай. Я сам отвечаю за свои действия. И сделаем все по закону и инструкциям. Да, да! Ничего смешного. Пойдемте, Виктория
Впереди стремительными шагами, словно в кадре плохого фильма о хирургах, с развевающимися на ходу полами халата шел по коридору Всеволод Маркович, не стараясь хотя бы из вежливости соразмерить свой бег с Викторией Михайловной, которая по-женски семенила тихой курицей следом за суперменом.
Мироныч смотрел им вслед и задумчиво, но без большого сочувствия неторопливо промолвил:
— Никуда ему не деться. Если Вика сама привезла оттуда, значит, и впрямь пожар. Наверное, надо делать сразу. Она с него не слезет, как бы он ни вертелся. Мы ее знаем.
Макарыч:
— Да и он не прост.
Мироныч:
— Пусть посмотрят. Решат.
Макарыч:
— Да, может, привезла сама потому, что мать заведующего. Заботу проявила. Да и лишний раз своего Женечку повидать. Опять же под глазом.
Мироныч:
— Дурак ты, парень. Все об одном. Ладно. Я пошел, пока не грянула очередная баталия. Лучше побреду на заработки, детишкам на молочишко, чем здесь в войнах участвовать.
Макарыч:
— А какой длины там рубль у тебя? За чем гонишься?
Мироныч:
— Полставки. На руки около шестидесяти. А то и больше.
Макарыч:
— Ну, давай обогащайся. И я пойду. А то еще придется ему ассистировать. Тут ребят достаточно. Кто сегодня вторым дежурит? Пришли?
Мироныч:
— Конечно. Уже четыре. Все где-то здесь.
Сняли халаты, повесили их в шкаф, надели пиджаки и ушли.
Через минуту в ординаторскую ворвался бурый от возбуждения Всеволод Маркович. За ним впорхнула Вика.
— Ушли? Вот мерзавцы! Нарочно ушли, Конечно. И халаты в шкафу. И чего ваш ездит беспрестанно? Хирург больными должен заниматься, а не ремонтом. Я б на его месте не поехал.
— Во-первых, вы не знаете, где он, а во-вторых, вы потому и не на его месте. Так что, Всеволод Маркович? Что с больной?
— «Что, что»! Конечно, оперировать надо. А почему она к вам попала? Почему он ее сразу не к нам привез? Может, не хочет?
— Она с дочерью живет. Ночью «скорая» привезла. Он сам утром позвонил, сказал, что после работы приедет. Кто знал, что так выйдет. Когда он звонил, я ее еще не смотрела. Терапевт дежурный не разобралась. А когда ему позвонила, он уехал куда-то.
— Черт их всех подери! Все равно оперировать надо.
И пришлось оперировать. Он так и не дождался ни своего заведующего, ни своего недруга — сына больной.
Гневливость его к началу операции уже в значительной степени подогревалась лишь наигрышем, а не искренним возмущением, принятой позой, а не борьбой с вероятным оскорблением. Гнев переходил в игру, но сам Всеволод Маркович еще не отдавал себе отчета в этом. В конце
Пока анестезиологи налаживали аппаратуру для наркоза, Маркович белым смерчем носился по операционной: то подгонял сестер, то понукал анестезиологов, то звонил, торопил второго дежурного Артема Борисовича, то просил звонить по всем телефонам больницы, выяснить, не появился ли шеф. Началась уже другая игра. Он игруч, Всеволод Маркович, — не всегда стоило серьезно относиться к его словам и действиям. Но во время операции он работал как мог, как умел, как любой хирург на уровне своих возможностей и умений. Во время операции он боялся играть. Разве что в конце, когда уже снова накатывала волна пустых замечаний и обобщающих банальностей.
Наконец анестезиологи наладили наркоз и разрешили хирургам мыться. Всеволод Маркович скинул свой белый будничный халат, облачился в зеленую операционную пижаму, прикрыл весь фасад своего тела от шеи до пола рыжим клеенчатым фартуком, на ноги, поверх тапочек, до колен натянул в прошлом зеленые, а сейчас застиранные и выцветшие почти до бело-болотного цвета мешкообразные чехлы-чулки, научно именуемые бахилами, до бровей надвинул голубую шапочку, до глаз снизу марлевую маску, тоже относительно белую с бежевым отливом от неоднократных стерилизаций. Оставил на виду лишь светлые глаза, прикрытые очками, да обнаженные до локтя руки. Вот позади уже и мытье, на фартук с помощью сестры надет еще грязнорыжего оттенка халат (несмотря на пятна, истинную чистоту гарантировали проведенные пробы на стерильность), закрывший уже и руки до самых кистей, которые в свою очередь были спрятаны от живого мира резиновыми перчатками.
Все. Можно начинать. Хирурги стоят у стола и накрывают уже спящую мать своего профсоюзного лидера четырьмя простынями.
Операция началась.
— Так сколько дней она все-таки болеет?
— Три.
— А где же сын был?
— Ему не говорили. Она с дочерью живет.
Потекли ничего не значащие разговоры. Они не отвлекали хирургов, а лишь создавали звуковой фон.
— Не говорили, а «скорую» вызвали.
— Вчера не так уж она жаловалась. Под утро стало хуже. Позвонили. Его не было. Вызвали «скорую».
— Да знаю я все это. Только во врачебных семьях могут до такого довести. Перитонит! Я ему все выскажу! Сынку чертову… Фотографии ему нужны!.. Сын должен следить за здоровьем матери. Мать у нас одна.
— Волга впадает в Каспийское море… — буркнул анестезиолог.
— Что?! — над занавесочкой, отделяющей хирургов от наркотизаторов, нависла голова Всеволода Марковича.
— Работайте, доктор. Релаксация хорошая. Все спокойно, Всеволод Маркович. Доктор, мойтесь быстрей! — Игнорируя вскрик Марковича, анестезиолог повернулся к третьему хирургу, который еще надевал стерильный халат. Одевание в стерильное у хирургов входит в понятие мытья. Мытье — общий процесс подготовки операторов. Свой жаргон входит в правила игр у всех профессий.