Притяжение Андроникова

Шелухина Е. Н.

Андроников, стакан чая, стол и кресло – вот и все. И на это мы готовы смотреть, не отрываясь, сколько угодно времени, и это будет все так же увлекательно.

Нужно же понять, в чем тут дело, – ведь это немыслимо! Опрокинуты известные нам до сей поры закономерности искусства.

Попробуем же все-таки разобраться.

Живя в доме отдыха, я однажды во время показа одного из телефильмов Андроникова – с новеллами о грузинском дяде и обеде у Толстого – отправился в холл, где установлен телевизор.

Народу

в холле набралось множество. Сидели не только в креслах, но и на подоконниках. Кое-кто примостился на корточках перед самым «теликом».

А молодой кандидат наук – мой сосед по комнате – взобрался на книжный шкаф.

Отправился в обход, но пройти было невозможно, и я оказался за телевизором.

Попытался возвратиться, но на меня стали шикать. Пришлось остаться на месте.

Тут как раз началась передача. И еще до того, как послышался голос Андроникова, я понял по лицам зрителей, что он появился на экране.

Удивительно, как вдруг на таких различных лицах – молодых и старых, хмурых и простодушных, на лицах мужчин и женщин, на таких несхожих лицах вдруг появилась общая схожая улыбка – улыбка радости встречи, улыбка ожидания чего-то доброго, хорошего. Будто засветились эти лица одним светом, будто задуло веселым ветерком с экрана.

И послышался голос Ираклия Андроникова.

Я понял, что моя позиция – за телевизором – дает мне редкую возможность «подсмотреть» реакцию телезрителей, и стал наблюдать.

Это оказалось необыкновенно интересным, и жаль, что невозможно было незаметно заснять этих зрителей.

Если реакция на появление Андроникова была единовременной и всеобщей, то далее, по ходу рассказа, выявлялась, напротив, разность индивидуальностей – быстрота или замедленность восприятия, стало видно, как при общем интересе зрителей некоторые детали сразу принимались одними и медленнее доходили до других.

Более того, по лицам зрителей, увлеченных экраном, не защищенных, как обычно, привычным выражением, можно было много узнать, угадать о каждом.

Вот простодушно заливается смехом наша диетсестра, не замечая, что все время подталкивает локтем сидящего рядом старенького профессора-литературоведа, как бы приглашая его смеяться вместе с нею.

А профессор, не чувствуя локтя, влюбленно смотрит на экран и улыбается, рот у него открыт при этом.

Вот начальник крупного учреждения хмурит брови, но вовсе не потому, что ему не нравится рассказ Андроникова, а по той причине, что ему желательно сохранить свой постоянный строго официальный облик.

Из-под очков нашего милого рыжего врача текут слезы, и лицо его от смеха собралось в печеное яблочко.

Начальник учреждения вдруг не выдерживает и, забыв свои чины, разражается оглушающим хохотом.

Но вот Андроников уже не шутит, а рассказывает нечто вполне серьезное. Улыбки, однако же, не исчезают,

ибо по всему строю рассказа, по интонации Андроникова угадывается, что этот «серьез» сейчас приведет к другой, еще более веселой шутке. Так оно и случается.

Стоя за телевизором и наблюдая за зрителями, я ощутил гигантскую эстетическую, гипнотическую, если хотите, силу Андроникова.

Мне представилась вся многомиллионная аудитория страны, слушающая сейчас, вместе с нашим холлом, слово Андроникова, воспринимающая такой тактичный, так тщательно скрытый за литературным блеском его рассказа урок доброты, воспитанности, любви к знаниям, уважения к людям…

И когда такой урок вовсе не урок, а этическая основа рассказа, когда воспринимаешь это, не замечая, когда это пример любимого человека – Ираклия Андроникова, то такая, незапрограммированная самим автором, педагогика действеннее сотен лекций, докладов и брошюр о поведении человека…

Мне кажется, сам Ираклий Луарсабович не подозревает об этом «побочном эффекте» своего творчества и не знает, какую он представляет собой воспитательную силу.

Два слова об улыбке Андроникова.

Она рождается при нас, на наших глазах, но часто относится не к тому, о чем он сейчас говорит, а к возникшей в данный момент у него мысли, к тому, что он скажет нам немного позже.

«Упреждающая улыбка», – вероятно, сказал бы военный стратег.

Он рассказывает еще нечто вполне серьезное, и мы не сразу понимаем, почему замелькали в глазах его лукавые искорки, но через несколько секунд все становится ясным, и искорки превращаются в неповторимую, обаятельную улыбку.

Андроников шутит.

Его улыбка как бы приглашает нас быть соучастниками шутки, в его улыбке есть нечто, говорящее: «Мы-то с вами понимаем»; эта улыбка уравнивает нас с ним, ставит нас в равное с ним положение – в этом выражено и уважение к нам, зрителям, и его надежда, что мы понимаем все так же, как он. Черт возьми, ведь знаем же мы множество телеэкранных людей и знаем их улыбки. И ничего не скажешь, среди них попадаются по-настоящему милые, добрые, умные улыбки. Все так.

Но нам нужна ЭТА улыбка, ЭТОГО человека.

Главная «тайна» Ираклия Андроникова, приковывающая нас к телеэкрану, это его, «андрониковская» личность.

На телеэкране мы сходимся с человеком глаза в глаза, мы узнаем его так, как иной раз не знаем близких людей…

Возможность такого общения зрителей с человеком на телеэкране – одна из важнейших особенностей телевидения. И не считаться с ней невозможно.

Есть много свойств у Андроникова, которые привлекают нас к нему, – и его ум, и талант, и обаяние, и остроумие, и эрудиция, но самое главное, то, что важнее важного, – его личность, и мы хотим общаться именно с ним, с этой неповторимой личностью.