Приватная жизнь профессора механики
Шрифт:
Однажды он осмелился перечить ей в чём-то. Оля вспылила и отчитала его:
– Как смеешь ты, несчастный кандидат наук, спорить с профессоршей?
– И это было сказано без тени юмора.
Или как-то Моня разлил в комнате какую-то жидкость - чай там, или кофе. Оля тут же принялась отчитывать его за неряшливость. Она, дескать, день и ночь блюдёт чистоту жилья, а Моня только и 'гадит' вокруг себя. Да, да, именно так и сказала - 'гадит'!
Бедный Моня разорвал на себе белую рубашку (хорошо, что полетели только пуговицы!) и с истеричными причитаниями стал подтирать ею пол. Я отчитал Олю, заставил её пришить
Был тёплый апрель. Я вечером, в первый раз после зимы, открыл окно и стряхнул вниз пыль с карниза. И из-под окна метнулась чья-то фигура.
– Моня!
– разглядел я, - Моня, что ты здесь делаешь? Но Моня стоял неподвижно у дерева посреди двора.
Я выбежал во двор и подошёл к Моне. Он стоял у дерева с отсутствующим выражением лица, а из глаз его капали слёзы.
– Моня, ты что, пьян?
– спросил я. Но тот только молча покачал головой. Я затащил его в комнату. Мы с Олей тормошили его, замучили его вопросами, но Моня не отвечал. Пытался улыбнуться сквозь слёзы, но глаза всё равно оставались печальными.
– Развожусь с Капой!
– наконец выдавил он из себя, - не могу больше жить с ней. Я ночами стою у вас под окном, слушаю все ваши разговоры. Я знаю, что вы живёте друг с другом как муж с женой и обманываете меня. Когда вечером вы задёргиваете штору, я становлюсь на ящик и подсматриваю за вами в щёлку. А зайти не могу - стыдно!
Я слушал моего друга, не зная, что и отвечать ему. Оля гладила его по голове и целовала в лицо, плача при этом. Индийский фильм, да и только! Оставалось разве только запеть всем вместе: 'Дуниа, а-а-а!' и заплясать босиком.
Но мы не стали этого делать, а 'врезали' водки. Русские же мы, в конце концов - и я, и Моня - карайлар, и француженка Оля! На ночь мы Моню не отпустили. Я хотел, было, лечь на узенькую тахту, наше первое ложе, по-дружбе уступив своё место Моне, но Оля запротестовала, и предложила улечься втроём на наше брачное ложе. Тогда мы с Моней оба замотали головами.
– Нечего разврат устраивать!
– авторитетно, по-профессорски заявил я, и предложил бросить монету. Но Моня уже стелил себе на узенькой тахте.
Ночью Оля была активнее обычного, и мне едва удавалось затыкать ей рот. Я заметил, что Моня не спит и внимательно наблюдает за нами.
– Вуайерист херов!
– подумал я, но решил, что это безобиднейшее из половых извращений.
Моня поселился у нас. После работы он приходил к нам, и мы ужинали втроём. Иногда он просился немного полежать на широкой койке: бока, видите ли, он отлежал на узенькой. Ну и лежал он на нашем брачном ложе, пока мы сами не заваливались туда спать. Я заметил, что Моня обычно лежит, уткнувшись носом в подушку, вынюхивая что-то.
– Фетишист чертов!
– заключил я и решил, что годится всё, кроме садизма.
У Мони после смерти его отца осталась отличная двухкомнатная квартира у Филёвского парка. Туда он перешёл, уйдя от семьи. Но фактически с апреля он жил у нас с Олей.
А после майских праздников у нас на Таганке начался капитальный ремонт. Нас хотели отселить на край города, но мы не согласились. Формально мы продолжали жить в нашей квартире, а фактически перешли к Моне в Фили.
Бабку-'коммунистку' отселили в наш же дом, этажом выше, в пустующую комнату. Стало быть, в нашей квартире
Олю и Моню подняли в Исполкоме на смех. Они сумели попасть к самому председателю, и тот заявил, что почти тридцать метров на двоих - это достаточно, ну а то, что муж - доктор наук и профессор - значения не имеет.
– А если бы он был токарем, то вы попросили бы отдельную комнату для станка?
– осмеял их председатель.
Но Моня хорошо знал законы - учёным тогда полагалось дополнительно двадцать метров площади, причём неоплачиваемой. А главное то, что у него родственница - прокурор, и не простой, а бывший заместитель Генерального.
Последовал прокурорский запрос в наш Райисполком, и нас через неделю вызвали повесткой для получения ордера. Повестка начиналась так: 'Поздравляем вас:'.
Тогда уж я согласился пойти, забрать ордер - это можно! Но Моня на всякий случай сопровождал нас, чтобы мы чего-нибудь не 'выкинули'. Мы забрали ордер, расписались, сказали 'спасибо', и ушли обмывать его к Моне.
Там у Мони не было, как у нас, двух коек в одной комнате. В большой комнате стояла широкая койка - на ней лежали мы, а в маленькой - узкая, там лежал Моня. А если честно, то первую половину ночи он не лежал, а стоял в дверном проёме, наблюдая за нами.
– Вуайерист чёртов!
– шипел я ему, зажимая рот Оле, чтобы она не визжала или стонала слишком громко, - дрочмейстер херов!
– пытался прогнать я его, замечая какие-то действия, несвойственные простому вуайеристу.
– Невозможно работать!
– протестовал я, видя, что призрак Мони не пропадает из проёма.
– Оставь его в покое!
– шептала мне на ухо Оля, - тебе было бы лучше, если бы он припёрся к нам третьим?
Я замотал головой, продолжая работать.
Хитрец Моня, задумав отвлечь меня от моей жены, стал, как это раньше делала Оля, приводить по вечерам к себе на квартиру дамочек. Боюсь, что это делалось с молчаливого согласия Оли. Что он говорил этим дамочкам, не знаю, но весь вечер он 'сводил' меня с очередной гостьей. Иногда его затея удавалась, и я с гостьей оставался на ночь в одной комнате, а Моня с Олей, естественно, в другой. Мои попытки объединить всех 'жильцов' квартиры в одном порыве в одной комнате и даже койке, отклика не получили. Вернее получили, но отклик был негативный.
Тогда я применил хитрость. Так как Моне я не мог запретить приглашать в его квартиру гостей, то я решил сильно снизить свою собственную котировку. Как только я слышал, что Моня пришёл с очередной подругой, я спешно напяливал на себя пижаму его покойного отца, бывшего весьма полным человеком. На живот и на зад я подкладывал по малой подушке, на голову надевал ночной колпак, тоже принадлежавший отцу Мони.
В таком карикатурном виде я и появлялся перед Мониной гостьей. Та, конечно, хваталась за сердце - видимо, Моня всё-таки сообщал гостье, что её приводят для знакомства с другом-спортсменом, молодым и красивым. Перед ней же представал толстый стареющий джентльмен с оттопыренным задом и толстым брюшком, причём уже в ночном колпаке.