Привидения являются в полдень
Шрифт:
— А я встречаюсь с ним в половине третьего. Он еще вчера просил меня приехать в управление со списком.
— Вот бы и мне с тобой поехать, — помечтала Катя. — Мужик он толковый, с ним можно разговаривать нормально. На обычного милиционера не похож.
— А много ты их знаешь, обычных милиционеров? — спросила Лена. — Месяц назад к Наташке пристали на улице двое типов, зажали ее с двух сторон в тиски, не давали ни оглянуться, ни крикнуть. Вокруг было полно народу, и никто не обратил внимания на ее белое лицо. А она, бедная, дар речи потеряла. Они ей гадости говорили, один все щупал. И отбил ее от них такой вот обычный милиционер. Она его не звала, просто он подошел непонятно откуда и велел им убираться.
— Я тоже буду ее обожать, когда она найдет этого гада, — мрачно сказала Катя. — Я согласна обожать следователя, но только пусть он ищет, скорее ищет! У меня уже нервы сдают. Осталось двое сирот.
— Да. Вот что меня пугает больше всего.
Лена достала из сумочки портмоне, открыла его и показала Кате фотографию. На ней были запечатлены члены семейства Лены: муж — высокий светловолосый парень с добродушным, несколько сонным лицом, она сама, улыбающаяся, снявшая в этот миг очки, ее сестра Наташа — девушка лет двадцати, в голубых тесных джинсах, и самое главное крохотное существо с круглой смуглой мордочкой и черными кудрями — дочка Лерка.
— Представь, что меня тут не будет, — сказала Лена. — Только представь себе.
— Не могу! — Катя накрыла фотографию ладонью, словно это могло уберечь изображенных на ней людей. — Не могу и не буду себе представлять, что ты можешь… Разве это в твоем духе — так паниковать. Следователь ясно сказал: мы будем в целости, если будем вести себя осторожно. Мы будем в целости. Послушай, прекрати такие разговоры, иначе я расплачусь! С самого утра глаза на мокром месте…
— Да, это мое малодушие… Но иногда я не могу быть веселой и спокойной, какой ты привыкла меня видеть. Иногда я просто наседка, которая сходит с ума, как подумает о будущем своей дочери. Понимаешь, глупая наседка, которая машет крыльями, кричит и не знает, что ей сделать, чтобы уберечь своего цыпленка. Тогда я очень слабая. Тогда я всего боюсь, понимаешь, маньяку этому могу кинуться в ножки, чтобы только он меня пощадил.
Катя закрыла лицо руками и просидела так несколько минут. Когда она снова посмотрела на Лену, та выглядела смущенной.
— Послушай, я виновата, что развела тут эту мерихлюндию, — тихо сказала та. — Но всю ночь об этом думала. Это ведь глупо. Со мной ничего не случится. Я знаю. Сергей заберет меня с работы сегодня и будет забирать до тех пор, пока маньяка не найдут. Я буду беречься. И Наташке наказала то же самое. Он будет забирать ее из университета.
— Ничего с тобой не случится, — повторила Катя. — Ничего с тобой не случится. Послушай, если ты поедешь к следователю, возьми и мой список. Вот здесь… вот… я записала цвет трусиков, которые были на Лике в тот день. Им будет легче искать.
— Ты знала цвет? — удивилась Лена.
— Да. Случайно увидела. Ты ведь помнишь, как Лика садилась в кресло. Ноги вверх! — И Катя невесело улыбнулась. — Списки наши, правда, не слишком отличаются, но ты все же возьми и мой. Там есть парочка людей, которых нет у тебя. Я боюсь, что эта информация дойдет до следователя только к вечеру. А ты увидишь его сейчас.
— Ладно, — сказала Лена, складывая листки в сумочку. — Надеюсь, нас не будут ругать за самоуправство. В конце концов, голова хорошо, а две — лучше. Тогда мне пора ехать. Давай я позвоню тебе, когда вернусь от него. Ты будешь на работе?
— Где же мне еще быть? Буду ждать твоего звонка. — Катя тоже закрыла сумочку и поднялась из-за стола. — Звони сразу, как освободишься. Передай ему привет.
— А больше ничего не надо от тебя передать?
— К сожалению, нечего мне передавать, кроме того, что я написала. А хотелось бы передать одну-единственную фамилию.
— Ладно… — Лена набросила на плечо ремешок сумочки. — Тогда я тебе позвоню, обязательно дождись
Подруги попрощались у дверей кафе. Катя пошла в магазин «Наташа» — сегодня утром она обнаружила, что у нее остались единственные целые светлые колготки, да и следовало купить на лето что-то потоньше. Лена отправилась в метро.
Она спустилась по эскалатору, проехала несколько станций по прямой, сделала пересадку и вышла наверх на той улице, которую ей указал следователь. Нашла нужное здание, дождалась пропуска, поднялась наверх. Наверху она пробыла около сорока минут. Спустившись, купила себе сигарет в близлежащем киоске, закурила, направилась к телефонной будке. Набрала номер редакции. Там было занято. Набрала его снова и снова прослушала частые гудки, оглядывая улицу. Мимо нее проходили десятки людей, но ни одного знакомого лица она не видела. Наконец на третий раз ей удалось дозвониться. Она сказала, что приедет сейчас же, спросила, пришел ли главный, услышала, что еще не пришел, и сказала, что это очень хорошо, потому что главный не любит, когда сотрудники уходят домой пораньше даже в те дни, когда работы нет и быть не может.
Она повесила трубку и пошла по направлению к метро. По дороге заскочила в парфюмерный магазин, купила запасные лезвия для «Жиллетта» мужа, Наташе — новую массажку для волос, Лерке — губку-уточку. Себе она купила глицериновое мыло красивого фиолетового цвета. Все это она уложила в свою объемистую сумку — сумку работающей женщины. Мелкие деньги, которые она по студенческой привычке носила в кармане пиджака, кончились, и она достала из кармана смятую сотенную бумажку, чтобы уложить ее в портмоне. Портмоне в сумке не было.
Лена похолодела, она отошла в сторону, к столу, где женщины перекладывали покупки, вытрясла все содержимое сумки на стол, пересмотрела его, осмотрела саму сумку — нет ли порезов. Сумка была цела, все было на месте, кроме портмоне. Лена сняла очки — так ей думалось лучше. В портмоне осталось сто пятьдесят тысяч с лишним, ключи от дома — она всегда носила их там, и самое главное — фотография.
«Где я вынимала его? — спросила она у себя. — В магазине? Я платила из кармана, сумка была закрыта, я открыла ее, только когда стала укладывать туда покупки. В редакции? Нет, оно у меня там было, я точно помню. У следователя? Не помню. Вынимала только бумажки. Кафе! — Она вспомнила, что показывала Кате фотографию своей семьи. — Конечно в кафе! Неужели я забыла положить его обратно в сумку? Забыла на столе? Или случайно смахнула его под стол?! Маша-растеряша! Сколько можно терять его! Удивительно, что до сих пор его тебе возвращали! Что теперь делать?! Деньги не огромные, но все же ощутимые. Ключи — вот это очень плохо. Ключи — это просто ужасно. Надо возвращаться. Случалось мне уже забывать в „Революции“ разные вещи, и всегда мне барменша возвращала. По-моему, она меня уже хорошо изучила по этому признаку. Можно быть уверенной: если уж я пришла в кафе — обязательно размякну, потеряю бдительность и что-нибудь еще потеряю. Черт, времени совсем нет. Приеду в редакцию после главного, а это ему не понравится. И так сокращения идут. Самодур! Царь Горох в бабьем царстве! Будь у нас редактором женщина, она бы лучше понимала, что иногда невозможно оставаться на работе до гудка. Невозможно и никому не нужно!»
Но делать было нечего — пришлось возвращаться. Проездной Лена тоже носила в кармане, так что средств к передвижению не потеряла. В кафе она была через полчаса.
— Ваше? — спросила барменша, протягивая ей что-то, обернутое в бумажку.
— Это что?
— Портмоне, — протянула барменша. — Ваше или не ваше? Вы тут сидели с подругой, я вас помню. Вы уронили?
Бумажка развернулась и приоткрыла коричневый кожаный бок. Лена радостно кивнула:
— Мое! А почему оно у вас в бумажке?