Приворотное зелье
Шрифт:
И вот этот мужик, которого я играл, в общем-то нормальный, по чьим-то меркам, может, и недалекий, обнаруживает тонкость и проницательность в понимании каких-то вещей поразительную.
Дочка учит отрывок из гоголевских «Мертвых душ» о «птице-тройке» (кто из нас не учил!), и он, слушая ее, вдруг задумывается, с кем это птица-тройка так несется. Кто седок-то? Чичиков? Это что ж получается: Русь несется неизвестно куда с этим отъявленным мошенником? Значит, это перед ним расступаются другие народы и государства? Ему дают дорогу?
В самом деле, если мыслить конкретно, как привык мой герой, бухгалтер, мужик, который ничего просто так не принимает на веру, — так оно и есть. Но никому на свете
Совсем не простые у Шукшина эти обыкновенные мужики, которых миллионы по всей России!
Кирзовые сапоги, ватник, замусоленная кепчонка-шапчонка на голове, вечное курево, поддатость. Питие — трагедия русского народа. Мы отмахиваемся: пьяный мужик! Но мы не знаем, не хотим знать, о чем думает он трезвый, какие чудеса рождаются в его голове. А Шукшину как раз это интересно — в каждом найти особинку, «чудинку». Ведь это тот же талант по-своему смотреть на мир, видеть удивительное и неожиданное в привычном. Кому-то вот Чичиков в башку влетит, кому-то еще какая холера.
Мне нравилось все, что писал Шукшин, знакомство с его «чудиками» приносило большую радость. Они навели меня на мысль сделать концертную программу по произведениям Шукшина.
Я не ахти какой чтец, не Дмитрий Николаевич Журавлев, но с этой программой я успешно выступал во многих залах, перед разными аудиториями: и в Библиотеке им. Ленина, и в Доме художников, и в клубах. Всюду залы были полны.
Я читал его рассказы, такие немудрящие, об обыкновенных людях; что-то мне, может, и удалось, но в чем-то я оказался безоружным перед их простотой и сложностью. Каждый раз я вновь и вновь вглядывался в них, открывал что-то новое, но разгадать тайну их магнетизма так и не смог.
Вот живет столяр, в общем-то несчастный человек, в вечных заботах о хлебе насущном, о семье, но лелеет он заветную мечту, не о благоденствии земном, не о богатстве, — он мечтает купить микроскоп. И покупает. Зачем он ему? А вот что-то его беспокоит, какая-то мысль, желание докопаться до чего-то, ему интересно узнать, отчего бывают болезни, что это за штука такая — микробы… Это рассказ Шукшина «Микроскоп».
Я вспомнил чудиков Шукшина, когда прочел недавно о том, как в какой-то деревне под Курганом два мужика пятнадцать лет строили и все-таки построили самолет из дерева. Это не литература — это жизнь. Мало того, что они вырубили из дерева самолет, вплоть до такой сложной детали, как пропеллер, железным был только мотор от мотоцикла, который тянул этот самолет, — он у них полетел! Мужики эти, без специального образования, окончившие сельскую школу и работавшие в деревне, построили самолет. Они летают на этом самолете — не чудо ли? Правда, им категорически запрещают полеты, заботясь о жизни новоявленных Икаров. Они и в самом деле уже падали с неба, что-то там ломали себе. Но это их не останавливает. Как тут не восхититься!
В рассказе «Миль пардон, мадам!» Бронька Пупков на полном серьезе рассказывает, как он сам лично стрелял в Гитлера. Суперфантастическая история, поведанная с неподдельными слезами (он промахнулся!) и с такими подробностями, что не поверить в нее было как-то совестно. Самозванец, но подобных ему по России всегда было пруд пруди.
Почему их у нас так много? Да потому, что наш народ поэтичный. Он любит всякие сказки, загадочные истории, любит сочинять байки, небылицы. В них он проживает часть своей жизни. Побасенки, побасенки, говорил Гоголь; мир задремал бы без этих побасенок!..
И шукшинский «Раскас» — тоже о сочинителе…
Конечно, многие мужики пьют и ничего, кроме этого, не делают. Но Шукшин искал в русском мужике вот это: самолеты, придумки, изобретательность, философскую жилку, стремление докопаться до корня обычных явлений. Его увлекала суть
Пересказывать шукшинские рассказы дело неблагодарное. В них важен человеческий характер, язык, незримое присутствие автора. В них нет сюжета. Шукшин вообще считал, что сюжет не нужен, так как он непременно несет в себе мораль. Поучение в искусстве он отвергал.
…Я выступал с концертом, играл в театре, снимался в кино, но мне не давала покоя, как я ни приглушал ее, ни отгонял от себя, мысль поставить спектакль о Степане Разине, по роману-сценарию Шукшина «Я пришел дать вам волю». Я перечитывал роман с замиранием сердца, прикидывая, что бы я взял из него, в какой последовательности построил действие. У меня в голове будто мотор работал. Мысль о спектакле набирала и набирала обороты…
Наконец я перешел Рубикон.
Еще до поездки в Астрахань на выбор натуры для своего фильма «Я пришел дать вам волю» Шукшин пригласил меня на пробу. Я приехал к нему на студию.
Он ходил по кабинету, в черной рубашке, взволнованный и возбужденный, и тут же стал рассказывать мне о своем замысле. Я пробовался на роль Фрола Минаева, человека, который находился со Степаном Разиным в вечном споре, так что Василий Макарович как бы и меня убеждал в чем-то.
Я представляю себе, говорил он, бескрайнюю степь. Полную, огромную, как солнце, луну, серебристо-белесый мир, и по степи скачут на лошадях два озверевших человека. Это Фролка уходит от Степана, потому что тот в ярости лютый бывает и вполне может убить… И вот эта половецкая степь, эти половецкие полудикари как бы задавали тон не только этой сцене, а всему фильму. Я только спросил его, не боится ли он надорваться: замысел грандиозный, а он и режиссер, и в главной роли.
— А-а, я все на это поставил, должен справиться! — ответил он.
Он действительно поставил на этот фильм все, вплоть до собственной жизни: он работал над сценарием ночами, много курил, пил кофе — и сердце не выдержало такого напряжения.
…Я понимал всю сложность задачи, стоящей передо мной. Шукшина мучила вековая загадка русской воли, несущей в себе зерно трагедии. Он задавался мучительным вопросом: что же такое творится с русским мужиком? Не с точки зрения истории, а с точки зрения сути, философии, основы характера русского мужика, которые определяют его самоощущение, мировосприятие. Для него Разин не был таким уж легендарным героем, как это могло показаться: это был простой, талантливый, умный мужик, может быть, более свободолюбивый, чем его собратья, но вовсе не сказочно приукрашенный, каким он воспевался в народных песнях.
О Степане Разине написано великое множество песен, столько, пожалуй, не написано ни о ком. Почему столь популярна в народе была эта фигура, весьма противоречивая, я бы назвал ее фигурой мрачного российского средневековья. Думаю, Шукшин тоже искал ответ на этот вопрос.
Мужик был рабочим скотом, товаром, его можно было продать, убить, хозяин за это никакой ответственности не нес. Нищета, унижения были спутниками всей его жизни…
Когда я был в Индии, в Дели, везли нас как-то поздно вечером в отель, и на разделительном газоне я увидел лежащих буквально впритирку один к одному индусов. Мы ехали минут десять по этой широкой освещенной улице, а газон все не кончался. У этих людей, кроме набедренной повязки и подобия рубахи, ничего не было. Они работают день ради горстки риса, работают как каторжники (я видел, как они, поднявшись с тяжелой ношей по строительной утлой лестнице, цементом заливали стены домов), а потом спят, чтобы утром начать все сначала. Живут эти несчастные не больше тридцати лет, так рано они изнашиваются. Никогда не забуду, как подошла ко мне за подаянием девочка лет тринадцати, и такая мольба была в ее огромных черных глазах!