Приворотное зелье

Ульянов Михаил Александрович

Я загорелся идеей поставить на сцене его пьесу-сказку «До третьих петухов».

Пьеса эта запала мне в душу тем, что при всей ее балаганности, лубочной наивности и простодушии она куда как метко и остро сатирически отражала нашу жизнь. Все это чертячье безумие, которое в ней творилось, с невыдуманной бабой Ягой и ее сумасшедшей дочерью, сорвавшейся с цепи, с вполне реальными существами человечьего рода в обличье чертей, — было вовсе не сказкой, не развлечением, а нашим сегодняшним днем.

Получив разрешение от Шукшина на постановку пьесы и начав работу над ней, я договорился о встрече с ним.

Это было

в самый разгар славы Шукшина. После выхода на экраны «Калины красной» его буквально рвали на части. То был пик его признания, его звездный час. Он был всем интересен, нужен. Он имел возможность что-то сказать, что-то защищать, за что-то бороться. Он увереннее смотрел в завтрашний день: наконец-то сбудется его мечта — он приступит к съемкам фильма о Степане Разине…

Шукшин приехал в Москву буквально на несколько дней: он снимался в фильме С. Бондарчука «Они сражались за Родину», играл, как оказалось, свою последнюю роль — Лопахина. К слову, он очень похож на этого героя человека, изглоданного жизнью, но сопротивляющегося обстоятельствам со скрытой до поры до времени силой сжатой пружины. Я ощутил в нем эту пружину.

Мы поговорили о «Петухах», я рассказал, как я мыслю себе эту постановку, оставил ему кое-какие заготовки с просьбой высказать по ним свое мнение. Он пообещал, когда закончит, дать мне почитать сценарий «Я пришел дать вам волю». Мы распрощались.

Это была последняя моя встреча с Василием Макаровичем.

…Обдумывая форму спектакля «До третьих петухов», я после нескольких прикидок остановился на ярмарочном балагане.

Скоморохи, деды-раешники, Петрушки несли большой заряд жизнеотражения. Прикинувшись мужичками-простачками, они зло высмеивали царя и господ — под каламбуры, непритязательные стишки, озорное зубоскальство, шутки, побасенки. В наивно-мудром образе скомороха народ воплотил сам себя, театральное представление всегда кончалось его победой над царями-господами, чертом и даже самой смертью. Балаган сочетал в себе элементы фарса и трагедии, чем тоже для меня был привлекателен.

Г. А. Товстоногов поставил в БДТ спектакль по «Энергичным людям» Шукшина. Евгений Лебедев, актер, которым я не устаю восхищаться, играл там жулика. Незабываема сцена, когда жулик этот просыпается после чудовищного запоя и ничего не может понять: где он, что происходит. Это была виртуозная актерская работа, роль скоморошьего, клоунского, балаганного плана. Товстоногов придал этой глубоко реалистической вещи фантасмагоричность. Передо мной стояла задача придать фантасмагорической пьесе реалистическое звучание.

Спектакль начинал скоморох-зазывала разными шутками-прибаутками: «А вот и я пришел вас позабавить, с праздником позравить! Здорово, ребятишки! Здорово парнишки! Бонжур, славные девчушки, быстроглазые вострушки! Бонжур и вам, нарумяненные старушки! Держите ушки на макушке! Ну, друзья, нечего крутить на карусели, заходите посмотреть, как пляшут мамзели! А мне бросайте в шапку медяки, да не копейки, а пятаки!»

Через этот бесшабашный, задорный пролог я переходил к народной драме.

Работая над пьесой, я, как то иногда делаю, вел записи, для себя, чтобы не упустить то, что считал главным. Я определил характер некоторых сцен. Например, в сцене столкновения монастыря с чертями я отметил не святость, а скотство всех этих обитателей монастыря, с их вседозволенностью, которая выводит

их за грань духовного, человеческого. Сатанинское празднует над ними победу.

Но пьеса не поддавалась, и где-то в середине работы я понял, что не одолею «сопротивление материала». То ли потому, что она была больше читабельная, чем игральная, то есть больше проза, чем драматургия. То ли потому, что я перегрузил эту в общем-то прозрачную пьесу, в которой сказки было больше, чем сатиры, публицистикой, но получилось не страшно и не смешно, беззубо и не обжигающе.

Меня постигла неудача. Я жалею и не жалею об этом. Жалею, потому что хорошая вещь оказалась «не по зубам». Не жалею, тому что познал еще одну грань таланта Василия Шукшина, окунулся в чудесный мир народно-поэтического творчества.

Я жалею, что эта пьеса, «До третьих петухов», так и не была поставлена. Делал попытку друг Шукшина Георгий Бурков. Уж насколько он был близок к Шукшину, понимал его, сам был очень своеобразным актером, на грани правды и чертовщины, балаганщины, скоморох по сути, а не актер, ему бы, как говорится, и карты в руки. А он походил, походил вокруг — и отступился. Видимо, тоже не сумел сбалансировать легкость и нагруженность, балаган и драму.

Шукшинская тема в моих поисках, актерских, режиссерских, была и остается одной из главных.

В. М. Шукшин — человек здоровых народных корней. Он родился таким, родился с ощущением понимания, что такое русский мужик, его натура. Он даже Степана Разина хотел сыграть не как выдающегося народного героя, а как простого русского мужика, который в силу своего независимого характера, таланта бунтаря поднял крестьян на борьбу за волю, а что с этой волей делать — он не знает. В этом трагедия русских людей, которые стремятся к чему-то, добиваются — и вдруг останавливаются в полном недоумении: а что дальше делать? И находятся такие, которые говорят: «Я знаю, что делать!», берут запыхавшуюся лошадь под уздцы и ведут черт-те куда.

Когда Шукшин уже умер, мне довелось сниматься в фильме по его сценарию «Позови меня в даль светлую». Это добрая, человечная, смешная и грустная картина. Хорошая Русь в ней показана, поистине со светлой далью.

Я играл Николая, брата главной героини Груши (в ее роли снималась Л. Федосеева-Шукшина), дядю мальчишки Витьки. Я этих дядей навидался на своем веку довольно много, и мне не составляло труда создать этот образ на экране. Бухгалтер, на сто двадцать рублей тянет семью, заботится о сестре и племяннике…

С поразительным знанием деревенской жизни написал Шукшин этот сценарий. Фильм негромкий, но добротный и правдивый.

Характер, который я играл, доставлял мне огромное удовольствие, потому что я, как актер, не могу обходиться без какой-то житейской «оснастки». Мне обязательно нужна характерность, я теряюсь перед камерой и перед залом, не ощущая под собой этого фундамента. Без него я не могу придумать какие-то свои штучки-дрючки, «ухваточки», подробности, без которых нет живого человека на экране или на сцене. Может, кто и обходится без всего этого, но я не могу. В этой роли я, к примеру, не раз произношу: «А, язви тебя в душу!» У меня тетя так ругалась. А дядька у меня был — я его не помню, знаю по рассказам мамы — так у него такая присказка была, проговаривал он ее быстро: «Главна штука, главна вешш в том…» Это я тоже использовал в одном фильме.