Привратник 'Бездны'
Шрифт:
Затейливо (по кривой) пятясь в прихожую, я с нервным сатирическим смешком сверлил бархатную недвижимую щель притаившейся спальной каморы...
И пятился благополучно и дальше, когда бы ни уперся глупой спиной и голой ногой в нечто теплое, одушевленное, монолитное... Я весь внутренне передернулся, - видимо, старик, прав: нервы к концу ночи начали отказывать. Хотя по-настоящему ужасаться вроде бы не пристало молодцу, - вроде бы успел кое-что пережить, перечувствовать в эти пополуночные веселые мгновения...
Поворачиваясь вослед законно любопытствующей
Каким-то совершенно чудесным мановением за моей спиной абсолютно бесшумно изваялась женская двухметровая (а возможно и больше!) конструкция... Ожившая античная Галатея!
– Позвольте, сударыня... Мне бы туда, в ванную... Извините, что наступил на вашу ножку, - полились из меня, минуя мою волю и разум, какие-то пошлые речи.
– Дедуль, слышь - первый раз вижу чудика, который принял меня за пустое место! Лепечет, что отдавил мне что-то! Вот чудик! А воняет, точно писсуар на нашей базе! И где ты, дедульчик, таких засранцев откапываешь?
Голос, который снисходительно ронял уничижительные характеристики по поводу моей сконфуженной персоны, более бы соответствовал девице несколько иной конституции.
А точнее - совершенно противоположной, подразумевающей (на слух, будящий штампы) миниатюрное эфемерное создание природы, а не этот фундаментальный постамент, на котором вольно расположился обширный ширококостный каркас, незамысловато обложенный плотной медно-загорелой грудой мышц, сглаженных тугим подкожным салом.
Контраст фигурального сложения и звуки, которые рождались (чрезвычайно нежные, хрупкие, беззащитные) из мясистой губной щели, создавал незабываемое фантасмагорическое видение роботизированного существа, пола - неопределенного, мифологического, виртуального...
Монументальное зефирное видение, втиснутое в трикотажную алую майку и обтяжные шорты однако, откликалось на грубовато-фамильярное обращение: "Шурка!"
– Шурка, етишо мать, это еще ты зачем там?! Подслушивала, негодная, наши мужские секреты! Кто позволил тебе, Шурка, своевольничать? Человека облили чужой ссакой, - мучили, значит! А она тут тебе познания о мужицких писсуарах, остроумка, етишо мать! Проводи человека в ванную, - оммой, как ты умеешь!
Почти с настоящей серьезностью разорялся гостеприимный, нервически двигающийся в кресле, подбитый хозяин, опираясь на могуче-изящное тело "калашникова", уложенное на оба продавленных подлокотника.
Я только собирался возблагодарить чересчур радушного повелителя этого корпусного создания, полагая как-нибудь перевести на юмористический лад некоторые забористые места его заботливой речи, как почувствовал, что мой левый локоть вместе с рукой, впрочем, и весь остальной достаточно потрясенный (всеми перипетиями
Переведя спертый дух, я сообразил, что меня по каким-то соображениям пока оставили в живых "главных свидетелях" - или еще для какой федеральной надобности, - и окончательно очухался в ванной комнате. То есть, непосредственно в пустой холодящей желтоватой чугунной емкости.
Самое драматическое, что я пропустил и этот переместительный пространственный маневр, и то, как меня разоблачили от нестерпимо благоухающих трусов и освободили от провонявшего чужой псиной подержанного разодранного моционного смокинга...
Не обнаружив поблизости какое-либо подобие фигового листка, я не посчитал нужным - а впрочем и приличным в данной недвусмысленно банной ситуации, - интеллигентно хоронить в ладонях собственное кустистое мужское естество.
Зато, буквально впритык - у носа, с юношески призабытым сердечным трепетом, обнаружил впечатляющий кратер пупка той самой гулливерских объемов девицы-Шурочки, в первозданном ослепительно шоколадном неглиже...
– Ну что, засранец, будем "оммывать" тебя, как я умею? Не забоисся?
– откуда-то с поднебесных антресольных высот зажурчала участливая речь голой атлетки-грубиянки.
С профессиональной искусствоведческой медлительностью, мой жадничающий взгляд, отвоевывая пядь за пядью живое дышащее пространство могущественной девичьей гладкой плоти, закарабкался вверх, полагая со всей тщательностью обследовать, сей медно-золотистый утес...
Мои научные изыскательские надежды не оправдались. Там, под облаками, вместо вожделенно возлежащих классически-ренессанских чаш-персей торчали тугие конические грушки-груди, украшенные лиловыми маслинами сосков.
– Ну, налюбовался, натешился? Ладно, поворачивайся своим обоссаным тылом, будем мыться. Там поручень для полотенца, вот и цепляйся за него обеими ручками. Ну, чего зря лупишься?
– с деловито-начальственной фамильярной нотой пролились нежные девичьи звуки.
Пытаясь подчиниться суровато добродушной команде девицы, я нехотя заскользил с аккуратных геометрических вершин невозмутимого утеса. Благополучно миновав знакомый золотящийся кратер пупка, машинально застрял у порога в известную расщелину-пещеру, известную с библейских времен, известную благодаря прельстительным советам змея-искусителя...
Тщательно прибранный (до синюшной лобковой полированности) мясисто-выпуклый арочный вход, с пошлой зазывностью манил вовнутрь, суля экскурсанту незабываемое путешествие по неизведанным загадочным лабиринтам девичьего лона гулливерки.
Странно, но сердце мое (вначале процедуры лицезрения обнаженной натуры щербетно занывшее) не стучало громче обычного.
Тот же тренированный ритм вежливо восхищенного знатока-ценителя, привыкшего к подобным (ошеломительным для рядового зрителя) вернисажам, путешествиям и прочим мило-занятным времяпрепровождениям.