Привратник 'Бездны'

Сибирцев Сергей Юрьевич

"А почему бы этой милой девочке, с ее-то женской, неразгаданной, неизъяснимой интуицией и не попытаться вслушаться в тоны и ритм сердца своего соседа, слегка контуженного ее близостью, а? И чем черт не шутит, а вдруг этот лощеный тип не эрудицию свою глупую выпячивает, а нежданную сердечную (возможно впервые в подобном качестве) взволнованность, давным-давно не ощущаемую им, не очень умело придерживает? Ну почему этим милым неопытным девочкам обязательно мерещится одно непременно звериное, сальное, похотливое..."

Да, - соглашалось со мною мое второе Я (которое

прагматическое), все верно. Бедная испохабленная человеческая физиология: - ау! Где ты? Именно, именно эта самая физиология она всегда тут, всегда рядом, всегда в готовности... Но боже, до чего же она неприглядна и потаскана, несмотря на все навздрюченные чужеземные суперодежки... И поэтому, юное непорочное сознание, априори ни во что порядочное сердечное не верит, и следует одному примитивному понятному желанию: с маху припечатывает, приземляет, так и не уяснив кто же перед ним...

А перед ним, то есть, перед нею: я, собственной растерянной персоной, Владимир Типичнев, точно юнец-салажонок, только что на берег сошедший...

5. Забытые забавы ясновидящего персонажа

Когда-то, давным-давно, во времена приснопамятные, легендарные, завзятоискренние, малообеспеченные я существовал в прекрасном престранном неправдоподобном мире. В том древнем мире человеческие отношения большею (здоровой жизненной) частью не были замешаны (помешаны!) на сугубо прагматических шкурных сиюминутных интересах...

Я жил с удовольствием и беспечностью в том странном мире. Жил и привыкал к знанию, которое утверждало, что некие доброжелательные ангелы в один преобладающе солнечный осенний день поселили в меня сумасшедшего.

Я почти свыкся с этим убедительным неопровержимым немедицинским фактом.

Впрочем, это знание совершенно не трогало мою суть. Оно - это знание, - походя привнесенное извне все-таки не мое личное открытие.

Следовательно, мое объявленное сумасшествие - это все равно лишь чужая субъективная оценка моего Я. Вернее, поведение моего главного изначального Я, в предлагаемых жизнью обстоятельствах.

А предлагаемые обстоятельства чрезвычайно неомерзительны и недурны с любой субъективной ангельской точки зрения.

И тут вдруг Я!

Я, который имел свою личную точку зрения на факт своего присутствия здесь, сейчас...

Я, который напрочь перечеркивал и отвергал тусклый унылый нашептанный (суперсвободными супернезависимыми западными радиоголосами) общепринятый взгляд на ужасную мрачную застойную советскую (совковую!) нецивилизованную действительность...

Я с недавних пор не просто принципиально игнорировал, - я отвергал какой бы то ни было пессимистический взгляд на то, что происходило во вне моих ощущений, во вне моей души, во вне моего сердца, которое по странному стечению жизненных обстоятельств вдруг почувствовало себя освобожденным от злобы буден, рутинных, нескончаемо малоуютных, бесперспективных, заполненных прозябательным времяпрепровождением, - прозябанием существа, дрожащего за свое, в сущности, незатейливое пигмейское существование. Хотя природному доисторическому образу миросозерцания натуральных африканских пигмеев я всегда отдавал должное...

Меня

Создатель одарил редким таинственным волшебным земным недугом сумасшествием влюбленного...

Пораженное любовью существо, испокон веков считается не от мира сего.

И если порядочный сумасшедший не догадывается о своем анормальном поведении среди сонма себе подобных, полагая, что как раз окружающие безнадежно неоперабельны. То влюбленный дурень, вроде меня, натолкнувшись на дне собственного лотка-сердца заскорузлым оциниченым пальцем на солнечно бликующую фракцию, тотчас же прилепившуюся к его холодному ногтю-разуму, попытался в начале попросту иронически проигнорировать сие чужеродно-весеннее странно увесистое искрящееся вкрапление...

... Советская (конца семидесятых), уютно застойная, Москва, неторопливо облачась в мягко-серую прохладу, по вечернему подшумливала, фырчала спешащим личным автотранспортом (разумеется, прежде всего, отечественных марок: "жигули", "москвичи", малолитражки, редкие частные "волги", изредка "нивы"), пестрела ненавязчивыми неоновыми вывесками, - по субботнему слегка нервничала, примеряя галстуки и прически, улыбки и вздохи, пиджаки-блузки и надежды на... на что-то, пусть и привычное, но ожидаемое очень долго - целую рабочую осточертевшую неделю.

Осеннее шафрановое яблоко солнца, несшее прощальное светоозарение скоротечному столичному дню, не задерживаясь на починенных, подкрашенных, подлатанных маловысотных крышах, унизанных рогульками телеантенн, катилось, милое, торопилось дальше к европейским братьям по социалистическому лагерю.

Хилый, в сущности, химерный барьер-кордон в виде жилищ и жителей праславянского и прокоммунистического блока перед сытыми, сплошь благоустроенными, сплоченными, упорядоченными минилегионами капиталистических обывательских минидержав...

Сгущались сумеречные столичные переулочные тени, незаметные и почти бесшумные, вроде кошки бродячей... ласково урчащей у самой бровки тротуара, зазывно не смаргивающей изумрудным зраком, призывно поблескивая освеженным, еще не пропыленным, только-только выгулянным туловищем... таксомотора.

Насчет примерещившегося зеленоглазого уличного существа я подумывал уже и вслух пошутить, как уличный мягкий мрак проглотили враз и не спеша, кобры холодных уличных фонарей. В предупреждающей стойке приклонили они свои ртутно-тяжелые расплющенные головы и негреющим холодным светооком обозревали оживленное, при выходном параде, выгуливание "выходных" москвичей, многочисленных гостей, и просто транзитных пассажиров.

Моя юная спутница, слегка поеживалась, и, приподняв ладное неразношенное плечо, придерживала узкий ремень сумки с "дарами" колхозными. Другую руку, вяло подергивая, пыталась высвободить из пригретой, в меру мужественной, ладони сопроводителя.

А сопроводитель не поддавался, и вел ее, - ну совсем как свою старинную подружку! И вдобавок продолжал спокойненько пудрить симпатичной студентке мозги собственными киноведческими эссе о сто лет назад просмотренных импортных фильмах!