Привычка выживать

alexsik

– Ты не умерла, - отчетливо произносит Пит, подходя вплотную к матовому стеклу. – Ты не могла умереть.

Он смотрит на свое отражение; там, внутри комнаты, не на что больше смотреть. Но Джоанна вскакивает с места и отступает, ее всю охватывает страх. Пит будто не видит матового стекла и смотрит прямо ей в глаза.

– Тебе идет это белое платье, - добавляет Пит и впервые за долгое время улыбается.

Джоанна не может пошевелиться. На ней нет белого платья. Пит не видит ее. Но Пит собран и совершенно спокоен, Пит улыбается.

И все же есть в его взгляде что-то чудовищно жуткое, что-то, что сдавливает грудь сильнее и сильнее. Джоанна едва дышит, не закрывая глаз, а потом вновь вздрагивает.

Пит улыбается ей. Такой доброй, такой знакомой улыбкой, какой не может быть у человека, прошедшего через ад. Пит прикасается ладонью к матовому стеклу в том месте, где должно быть лицо Джоанны.

– Передавай привет Энни, - говорит он, все еще улыбаясь.

А потом со всей силы бьет по стеклу.

Вокруг застывшей Джоанны начинают суетиться люди. Обрывки их разговоров Джоанна начинает воспринимать не сразу. Те, кто находится здесь, снаружи, боятся того, кто находится внутри, потому что камеры, фиксирующие каждый шаг больного, упустили момент, когда тому удалось избавиться от наручников; потому что тот, кто бьет с невиданной силой, охвачен безумной яростью.

– Вам лучшей уйти, - говорит кто-то Джоанне. – Не видеть этого.

Джоанна заставляет себя остаться.

Он всегда был сильнее. А теперь, когда он сломался, что остается делать ей?

В Центр она возвращается позже обычного. Долго гуляет по знакомым и незнакомым улицам ненавистного города, видит и одновременно не видит окружающих ее людей. Ее начинает раздражать собственное равнодушие, ей хочется кричать, но сил не хватает даже на ухмылку. Джоанна вновь заходит в спальню Пита, присаживается на его постель, а затем сворачивается клубком.

И вспоминает.

Пита, бросающегося на матовое стекло в нечеловеческой ярости. Санитаров, пытающихся удержать его хоть на секунду. Китнисс, стоящую с отсутствующим видом перед закрытой дверью, но не пытающуюся попасть туда, куда ее не пускают. Джоанна вспоминает даже то, что, проходя мимо, не смогла удержаться от очередной колкости, которая была лишней, но которую она не могла не сказать. Джоанне не о чем жалеть; она проваливается в сон и начинает задыхаться от мутной воды, заполняющей легкие.

Утро не приносит облегчения.

В холле Мейсон ждет Хеймитч, сонный, помятый Хеймитч, который пытался перебить запах недельного запоя одеколоном и зубной пастой, но мало преуспел. Джоанна даже не морщится, в ее голове не возникает даже мысли о том, что нужно поздороваться или вывалить на старого алкоголика очередной ушат грязи.

– Питу стало еще хуже, - сообщает Хеймитч тусклым, лишенным красок и интонаций голосом; тем голосом, которым он говорит в последнее время. – Насколько я понял, он больше не впадает в буйство. Он просто сидит на одном месте и пялится в пространство. Совсем как

ты, - добавляет он не без укора. – Будешь есть?

Есть не хочется совершенно. Но Джоанна вновь заставляет себя. Джоанна пытается жить, наступая самой себе на горло, пытается поверить, что совершение каких-то нормальных последовательных действий, вроде поглощения пищи или прогулок, однажды заставит ее смириться с тем, что жизнь все никак не закончится.

Кажется, у Китнисс такие же проблемы, только она пытается решать их иначе. Быть может, Китнисс устала молчать и принимать бесстрастный вид или же на бесстрастие, хотя бы внешнее, у нее просто не остается времени.

– Он все еще кричит, - говорит она Джоанне, хотя ее никто ни о чем не спрашивает. – Каждый божий день он просит кого-то остановиться, просит оставить его в покое. Когда, - Китнисс опускает глаза и сглатывает, - когда вас пытали, он тоже кричал?

– Нет, - отвечает Джоанна. – Не совсем, - она усмехается. – У него было лекарство от всех пыток. У него была ты. Причина и последствие. Яд и панацея. Китнисс Эвердин.

Китнисс не может побледнеть еще больше, поэтому в ее лице ничего не меняется.

– Кажется, ты перестала спасать его, - говорит Джоанна и закрывает глаза, представляя мутную зеленую воду, в которой будет вновь тонуть через пару часов. – Мне очень жаль, - в голосе Седьмой не чувствуется никакого сожаления. – Мне жаль тебя, Китнисс. Смерть или сумасшествие, или, быть может, самоубийство, смогут спасти тебя от дальнейшей агонии. А может, и нет. Однажды ты ведь умирала.

Китнисс отворачивается и выходит.

Джоанна отворачивается и дышит глубже. Нужно собраться. Нужно заставить себя молчать. Если Китнисс узнает когда-нибудь о не мертвом теле своей мертвой сестры, то узнает она это не от Джоанны.

Джоанна умирает каждую ночь.

Просыпаясь, она садится в кровати и пытается научиться дышать заново. В комнате темно и душно, желудок сводит от очередного дурного предчувствия. Джоанна дышит глубоко и размеренно, а сама боится, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Когда Гейл, стоящий в проеме двери, начинает говорить, она не вздрагивает.

– Питу стало лучше, - говорит Гейл. – Китнисс звонила из больницы полчаса назад.

– Сколько я спала? – спрашивает Джоанна, не реагируя на сказанное.

– Больше суток, - отвечает Гейл. – На ужин тебе дали убойную дозу снотворного.

– Зачем? – Седьмая откидывает угол одеяла, ставит ноги на пол. Голова будто наполнена изнутри каким-то туманом.

– Ты всех раздражаешь, - Гейл проходит ближе. – Мы думали, что ты раздражаешь всех только своей болтовней, но твое молчание раздражает даже больше. Ты больна, - и Гейл почему-то прикасается ко лбу Джоанны холодной ладонью. Джоанна дергается и отстраняется.

– Я здорова, - выдавливает она с трудом и зажимает рот ладонью. К горлу подкатывает тошнота.