Привыкание
Шрифт:
Сожаление. Фунты сожаления. На мили в ширину. Сожаление, которое тянется в глубину моего разбитого духа.
– Мне жаль, - и это правда. Я опустошена и мне стыдно.
– Почему?
Моё запястье болит. Он так сильно придавливает его к стене, будто я уйду, будто отвернусь к нему спиной. Тем не менее, я хочу уйти, убежать, показать ему, что я могу бросить его так же, как он бросает меня.
Я ёрзаю, но он только давит сильнее и требует:
– Почему?
– Отвали от меня!
– Скажи мне, почему!
– его глаза становятся шире, виднеются
– Почему?
– Мне это нужно!
– слова слетают прежде, чем я думаю, и для него они словно яд.
Я не ожидаю, но он хватает меня за челюсть, и я чувствую боль там, где его пальцы впиваются в меня. Он смотрит, врезаясь в меня своим взглядом, и мне хочется превратиться в почерневшую иссушенную головешку.
Он отпускает меня, и я падаю на пол.
* * *
Я чуть не пропустила, как Дикон выходил из здания. Служащий стоянки передал ему ключи, и он взял их, не отводя глаз от окна. Он выглядел обеспокоенным. Я не знала, мог ли он видеть меня, так как я откинулась в кресле, думая о последнем разе, когда мы оба были голые.
Он стоял неподвижно, глядя на меня. Он не покинул бы стоянку, пока я не позволила бы. Это было написано на его лице и об этом говорила его поза. Я наклонилась вперёд и приложила палец к стеклу. Увидев меня, он улыбнулся и поднял палец вверх.
Он нуждался во мне.
Глава
18.
ЭЛЛИОТ
Раньше я был счастлив в Алондре.
Может быть, я был странным, когда думал об этом таким образом. Невозможно было объяснить, как работа с такими проблемными людьми заставляла меня чувствовать удовольствие, но маленькие победы выглядели такими большими. Тогда я пошёл в Вестонвуд, и ликвидировал чувство, словно маленькие победы весили столько же, независимо от того, кто был пациентом. Я чувствовал, будто в мире было слишком много боли, чтобы её можно было унять.
После того, как я покинул Вестонвуд, а затем снова туда вернулся, мне хотелось не быть нигде и быть везде одновременно. Моё недовольство расцвело в саду тоски и бессилия.
Я оставил свой сан священника в Алондре и спрятал колоратку. Я оставил сан из-за садистской пытки над единственным Божьим сыном, и последующей пытки миллионов людей, ибо в чём был смысл спасения, если вы всё ещё существовали по прихоти Бога и человека? Какой смысл был в вере, если вы по-прежнему подвержены страданиям? Я понимал всю теологию, но не понимал, почему должен был подстраиваться под это. Я принял идею того, что Бог - сострадательный наблюдатель, целитель и сила. Всё это было хорошими гипотезами. Но зачем опираться на них как на партнера? Зачем становиться оратором?
Мой наставник и человек старой закалки, который в своей жизни не написал ни единой проповеди, сказал, что я боялся носить колоратку, и, хотя сказал
Конечно же, он был прав. В шаге от того, чтобы стать божьим человеком - обязательство, которое я всегда хотел исполнить - и я сбежал… трус. У меня не было никакого оправдания, кроме страха и нежелания бороться с ним.
Я высыхал после душа, обдумывая в голове свой день. Терапия, затем сеанс в Алондре, бумажная работа, а также быстрая встреча в Вестонвуде с целью обсудить график. Я не мог делать этого долго. Не мог держаться на двух работах. Разъезды туда-сюда ужасали. Алондра должна была уйти, и Вестонвуд должен был уйти, но они были мне нужны. Всё, что я делал, я делал по неправильным причинам. Я доказывал Джане, что мог делать всё, что я хотел, будучи в Алондре, и я бы утолял некоторый неопределённый голод, будучи в Вестонвуде. Я до сих пор не знал, чего хотел.
Джана вошла в ванную, её длинные волосы были спутаны после сна, соски торчали под её пижамой с рисунками котят на облаках.
– Ты закончил?
– Как раз собираюсь.
– Ты собираешься в то место сегодня?
– То место? Да, - я повесил полотенце и встал перед ней голый.
– С тех пор, как ты вернулся в Алондру, отец снова беспокоится о бандах, - она повернулась к зеркалу.
– Он хочет, чтобы мы установили сигнализацию.
– Нет, - я убрал волосы с её шеи.
– Он заплатит за неё.
– Я не буду жить в клетке, - я поцеловал её в затылок.
Она повела плечами.
– Это не клетка, - Джана провела пальцами по волосам.
– Есть очень маленькие кнопки. Можно установить одну для уведомления полиции. Здесь она не издаст и звука.
Её запястье выглядело настолько тонким, выглядывая из-под рукава пижамы, таким уязвимым, с маленькой золотой цепочкой на нём. Ничто не было более женственным, чем её запястье. Переводя взгляд между её открытым горлом и браслетом, я полностью возбудился.
Стоя позади неё, я обхватил пальцами запястье и потянул руку вниз. Я прошептал:
– Я не хочу сигнализацию.
Я толкнулся в неё членом и прижал запястье к нижней части спины. Она попыталась вырваться, но я не ослабил хватку. Её сопротивление послало волну давления между моих ног, и в голову пришло кое-что ещё. Что-то, чего не должно было быть там, пока я пытался соблазнить Джану.
– Я её хочу, - ответила она.
Она говорила о дурацкой системе сигнализации? Мне было плевать. В моей голове были лишь розовые ягодицы и паддлы, связанные запястья и мольба.
– Ты её получишь, - я склонился перед тщеславием.
– Эллиот, на самом деле...
Я удерживал её за запястья одной рукой и дёрнул пижамные штаны вниз другой. Её задница - незапятнанная, круглая, совершенно мягкая в моей руке - выгнулась, когда я схватился за неё.
– Ауч. Мне нужно идти на работу. Что ты делаешь?
Она извивалась подо мной, но я удержал её.
– Нечто другое. Расскажи, что ты чувствуешь при этом, - я ударил по её заднице.
– Позже.
– Эллиот!