Привыкание

Рэйсс К. Д.

— Вы можете спросить, — она пригубила чай, не выдавая ничего, как бы говоря мне, что я мог спрашивать, но мне лучше быть готовым услышать то, что мне не понравится.

— Это Мартин там? — спросил я, имея в виду человека внизу.

— Нет. Джунто — мой. Мартин был отправлен как раз перед Рождеством. Он не вернулся с тех пор.

— Мартин был в Лос-Анджелесе за несколько дней до того, как Фиона пошла в конюшню?

— Да, а что?

Я покачал головой. Я не знал, почему это раздражало, но это раздражало.

— Я думал, что он уехал. Я не знаю, почему

это важно. Вероятно, не имеет значения.

Но это было важно, потому что Фиона упомянула это во время сеанса.

«Даже если бы я была под таким кайфом, что позволила им связывать меня, ну, Дебби не ослушалась бы, а Мартин был в Нью-Йорке».

Фиона вспомнила о том, что была связана, пока Дикон был в отъезде, и понятия не имела, кто это сделал. Но по тому, что я мог видеть, если Мартин был в городе, он и был тем, кто связывал её.

— Я рассказала всё это полиции, — сказала Дебби. — Я знала, что что-то случилось в ту ночь. Я могла сказать. Фиона выбежала из дома с сумкой. Я остановила её и спросила, что случилось. Она плакала. Сказала, что собиралась к Снежку. Когда я увидела мастера Дикона позже, я спросила его, что это значит. Он пошёл забрать её, — она остановилась и посмотрела на Джунто, как будто складывая кусочки паззла у себя в голове. — Мастер Дикон сказал мне, что я не должна чувствовать себя ответственной за то, что произошло. Но иногда я чувствую.

— Любой сделал бы то, что сделали вы.

— Вы заботитесь о ней, — произнесла Дебби.

Я чуть не подавился чаем. Она посмотрела на меня искоса, и её взгляд стал пронзительным. Я чувствовал, будто меня разрезают на кусочки и изучают.

— Она — моя пациентка. Так что да, я действительно забочусь, — я был уверен, что она видела меня насквозь. — Как насчёт вас?

— Фиона — один из немногих друзей, которые у меня появились после моего приезда сюда. Она очень верная, очень сильная. Когда я попала сюда, у меня не было ничего. Дикон вытащил меня из ада, потому что он увидел что-то во мне. И Фиона была рядом, убеждаясь, что у меня было всё, что нужно. Она представила меня важным людям. Они красивая пара.

— Что же он увидел?

— Я — доминатрикс.

— Оу.

— И хорошо справляюсь с узлами, — она улыбнулась над краем своей чашки, по-прежнему рассекая меня взглядом.

— Мне говорили, что вы очень талантливы.

— У меня есть навык к определённым вещам. Самые сложные связывания требуют множество верёвок. Любой человек может связать две, но связать три, от промежности к плечам… Трудно заставить их гармонировать. Трудно сделать узлы сильными так, чтобы все были одинаковыми. Но я училась у лучших, — она поставила чашку и сменила тему и позу. — Вы для всех своих пациентов ищете одежду?

— Как правило, нет, но я хотел увидеть это место. Её жизнь здесь является частью того, кто она есть, а я не мог представить этого. Это было помехой для меня. Я не могу понять рутину.

— Вам любопытно?

— Не совсем.

— Я могу вам дать приглашение на приём.

— Нет, — я не мог ещё больше пересечь эту линию.

Это полностью уничтожит доверие Фионы ко мне.

— Точно? — она, очевидно, не поверила мне.

— Точно. Я здесь, чтобы узнать о Фионе.

Она вздохнула.

— Я предам доверие, если скажу то, что все уже знают? Это в новостях каждую ночь. Публика питается ею, словно стервятники внутренностями. И у неё нет воспитания, чтобы восстать против них. Не за что уцепиться

— Она получила очень традиционное воспитание, — сказал я. — Её семья — религиозна. У неё семь сестёр и брат, на которых можно положиться.

— Её мать — суррогат из проволочной сетки.

Я откинулся на спинку стула, уделяя внимание своему чаю. Она имеет в виду исследование, в котором идёт ссылка на отнятие новорожденных обезьянок от своих матерей и помещение их к «суррогатной матери» из проволочной сетки и махрового полотенца, у которой был сосок с вытекающим из него обезьяньим молоком.

— Вы имеете в виду эксперименты Гарри Харлоу?

— Я точно не помню имя врача. Но я видела фильм о том, как обезьянки цеплялись за «проволочную мать» и кусали друг друга. Почти все они, в той или иной форме, были сексуально девиантными. На это было тяжело смотреть.

— Это исследование показало, что у новорожденного без привязанности к взрослому существует больше шансов стать импульсивным и жестоким, — сказал я. Эксперименты были бесчеловечными и ужасающими. Человеческие младенцы редко сталкиваются с таким уровнем отдалённости от любви взрослых. Но точка зрения была доказана: «суррогатная мать» вредит детёнышам.

— И в чём ваша теория о том, как это связано с Фионой? — я спрятал напряжение в моём голосе. Я всегда считал Фиону тем, кто может решить проблему. Дебби, по-видимому, думала иначе.

Она сложила руки на коленях, спокойно рассматривая меня.

— Младенцы не имели материнского тепла, но им предоставляли все другие удобства и удовлетворяли потребности. Даже больше, чем им было нужно. Что происходит, когда ребёнку такого «проволочного суррогата» потакается во всём, а затем ему приходится иметь дело со слабейшей болью? Разрывает ли их боль? Или они уже сломаны от удовольствия?

Я прислонился к перилам и посмотрел на город. Человек с мечом прекратил свой танец. Он сидел, скрестив ноги, смотря в том же направлении, что и я, а его руки были сложены в молитве.

— Когда она смотрит на мир, она видит только себя, — продолжила Дебби. — У неё есть большая семья с «проволочными родителями». Такие дети являются отродьем богатых сирот. Тот факт, что она может восполнить свою человечность, мне нравится.

Я почувствовал трение своего среднего пальца по моей верхней губе, прежде чем даже понял, что я потираю её. Я опустил руку вниз. Эта привычка заводила шестерёнки у меня в мозгу независимо от того, насколько мне это не нравилось. Её родители до сих пор не пришли к ней, чтобы рассказать о её брате. Они сбросили это на детей, чтобы те разобрались между собой. Так было всегда? Было что-то ещё, что сломило её? Должно было быть что-то ещё?